Батальоны просят огня (редакция №2)
Шрифт:
Он раскрыл портсигар, небрежно кинул папиросу в рот, высек огонь зажигалкой и вдруг, поверх огонька, пристально сощурясь, взглянул на серые окна – так иногда смотрел капитан Ермаков.
Полковник Гуляев встал, спросил медленно:
– Ты что… так смотришь?
– Нет, ничего. – Денисов, будто опомнясь, погасил зажигалку и, не прикурив, пошел, звеня шпорами, к двери. На пороге стал вполоборота, некоторое время глядел на Гуляева с тем же пристальным выражением, потом сказал: – Можно сделать попытку прорваться к Бульбанюку взводом. Вот вы послали четырех
– Что? Так лучше взвод положить? – Гуляев стукнул кулаками по столу, мигнула лампа, связист Гвоздев вздрогнул и робко нагнулся к аппарату. – Вызывайте батальон по рации, без конца вызывайте! Что предлагают! А! Для чего вас в штабах держат? Для экспериментов с оловянными солдатиками? Ишь, храбрецы!..
– Вы говорите обо мне во множественном числе, – без выражения обиды ответил Денисов и вышел более невозмутимый, чем всегда.
Гуляев слышал: тонко протренькали шпоры майора в соседней комнате, затихли, и потом за стеной прозвучал его шутливый голос:
– Так вот, детка, кака картинка – вызывайте, вызывайте, вызывайте. Душа из вас вон!
Шумно дыша – мучило сердцебиение, – Гуляев движением плеч поправил сползавшую шинель, крупно зашагал от стола к окну, остановился, тупо посмотрел на матово запотевшее окно, как будто еще оставался там, отражаясь, такой знакомый, такой спокойный и самоуверенный взгляд.
«Экая простокваша! – подумал Гуляев, морщась, следя за движением тумана по стеклу, уже жалея, что накричал на Денисова, и поэтому еще более раздражаясь. – Что это я? Для чего? Та-ак. Оч-чень мило!»
– Оч-чень мило! – произнес он вслух и передернул плечами, теперь с отвращением увидев свое грубое, отраженное в стекле лицо, и не увидел, а почувствовал свой полный, оттопыривающий китель живот, всю свою грузную, налитую фигуру, – в нем давно не было дерзостного порыва молодости. Да, да, она, молодость, не оглядывается назад, за спиной нет ни бремени опыта, ни расчетливого, холодного терпения старости.
«А что ж, может быть, действительно прорваться к Бульбанюку? Не думать – и прорваться. Глупость!.. Без артиллерии? С одним батальоном?..»
– Оч-чень мило! – повторил он, круто поворачиваясь, и раздраженно опустил брови. – Оч-чень!..
Гвоздев, нерешительно вынув, разглаживал, мял на коленях кисет.
– Ну? Курить? – брюзгливо спросил Гуляев. – Давно бы закурил. Ну-ка, давай сюда кисет. Что у тебя? Махра? Самосад! Завернем, да? Щоб дома не журились?
– Газетки бы, товарищ полковник, – обрадованно заулыбался Гвоздев, протягивая кисет.
– Найдем. Майор Денисов! – крикнул Гуляев.
Никто не отозвался. Однотонный голос радиста бормотал позывные за стеной, будто капли падали в тишине:
– Ромашка, Ромашка, я Роза… я Роза… я Роза… Даю настройку… Один, два, три…
– Майор Денисов! – снова крикнул Гуляев.
Денисов появился на пороге, распахнув завизжавшую дверь, сказал четко и весело:
– Связь с Максимовым!
Бросив
– По приказу остаюсь. Мы в окружении. Веду бои… Потерял больше половины единицы… Больше половины… Почему нет огня? Нет огня… У нас кончились огурцы! Кончились огурцы. Дайте огня… по шоссе… Дайте огня по шоссе. По шоссе из Белохатки… Дайте огня… Я Ромашка. Ромашка. Я кончаю. Я кончаю. Немцы атакуют… Я кончаю… Мы ждем огня… Даю угломер и прицел… Все, – потухающим голосом закончил радист, повторив дважды угломер и прицел.
Все стихло. Радист молча, ссутулясь, прижимал наушники, и полковник Гуляев, глядя в его унылую длинную спину, ждал и думал. Майор Денисов тыльной стороной пальца гладил выбритую щеку, хмурился.
– Что «все»? А ну-ка, вызывайте Бульбанюка, без конца вызывайте! Вызывайте! – Гуляев прошел к себе, резко приказал, шагнув к Гвоздеву: – Плацдарм! Кондратьева! Немедленно!
– Быстренько Шестого, – зашелестел в трубку Гвоздев. – Шестого, Шестого, поняли?
Полковник грузно шагал по комнате, отлично сознавая, что за приказ он отдаст сейчас. Однако он понимал также, что там, на плацдарме, только два орудия, замаскированные в двухстах метрах от немецкой передовой, от еловой посадки, где стояли танки, и мог догадываться, что после первых же выстрелов орудия Кондратьева откроют себя и если не будут расстреляны прямой наводкой, то будут раздавлены танками. Но так или иначе, услышав в трубке мягкий картавящий голос старшего лейтенанта, Гуляев отдал приказ немедленно открыть огонь по шоссе, чтобы как-нибудь прикрыть батальон Максимова. И Кондратьев ответил тихо:
– Слушаюсь…
Полковник чувствовал себя еще сильным в тот момент, когда отдавал приказание, но потом он весь огруз как-то, сел на лавку, шинель сползла с его плеч, упала на пол. И он не подымал ее – морщась, дергал, теребил, развязывал тесемку гвоздевского кисета. Просыпая на стол табак, он скрутил папироску из какой-то толстой бумаги, торопясь, вдохнул горький дым, – обожгло горло и легкие. Гуляев удушливо закашлялся и словно постарел сразу лицом.
– Еще вызывать? – робко спросил Гвоздев, отворачиваясь, чтобы не видеть выдавленных кашлем слез на глазах полковника.
Глава четырнадцатая
Шура везла на плащ-палатке каменно отяжелевшее тело Кравчука и, изредка оглядываясь, смотрела вверх на затянутые туманом кусты, где беглым огнем стреляли орудия.
Лежа на спине, Кравчук стонал сквозь сжатые зубы, сурово-красивое лицо его было обезображено болью, сильные руки беспомощно чертили по земле. Он был ранен первым, и она на себе снесла его от орудия под обрыв, положила на плащ-палатку.
– Ничего, любимый мой, ничего, потерпи. Еще немножечко потерпеть, – шептала она. – Вот сейчас, сейчас…