Батареи Магнусхольма
Шрифт:
— Позвольте предложить вам чашечку кофе, — ответил на это Лабрюйер.
— Охотно. Фрейлен Каролина!
Каролина, разумеется, не отказалась. Пиче выдали пятачок — пусть поищет разносчика с лотком, возьмет себе хоть «берлинер», вроде бы такой разносчик бродил поблизости. Лабрюйер взвалил на себя фотографический аппарат, взял штатив и потащил это добро по белой лестнице. Каролина и фрау Берта пошли следом, чирикая, к его большому удивлению, о шляпках.
В такой разговор Лабрюйер вмешиваться не стал, а уставился в окошко, глядевшее на Штинтзее. Он редко бывал в этих краях и смутно представлял, какая жизнь на берегах озера. А ведь они были усеяны рыбацкими поселками. Латыши называли Штинтзее «Кишэзерс», что означало — Ершиное озеро. Может, там и впрямь водилось множество ершей? Простиралось оно до самого Мильгравена. Значит, могло бы снабдить ершами всю Лифляндскую губернию?
— Господин Лабрюйер! — окликнула его фрау Берта и вся к нему подалась тем прелестным женским движением, которое порой прекрасно заменяет банальные слова «я твоя».
Аромат персидской сирени — в октябре, на берегу красивого озера, в один из последних солнечных дней… Может ли от него закружиться голова? Лабрюйер чуть отодвинулся — в женщине, одетой в закрытое платье, довольно строго причесанной, было куда больше соблазна, чем в ней же — блистающей открытыми плечами на цирковой колеснице, окруженной трепещущими голубиным крыльями.
Фрау Берта, казалось, вовсе не заметила маневра Лабрюйера. Она смеялась, жаловалась на репортеров с их дурацкими вопросами, потом вдруг забеспокоилась — взяла ли Эмма с собой теплое одеяло. И он вдруг понял: в его жизни еще не было радостных женщин. Были те, кого легко насмешить. Была строгая Юлиана, единственный путь в ее постель вел через церковный брак. И Валентина была — хотя так и не стала его женщиной. А чтобы такая безмятежная радость, которая проявляется во всем, в каждом взгляде, в каждом слове, — такого, пожалуй, не было. И боязно думать, что источник радости — он сам, просто боязно, потому что быть такого не может…
Они расстались у дверей «Северной гостиницы», оттуда Лабрюйер отправился пешком на Александровскую. Каролина и Пича уже приехали, Ян докладывал Каролине, как прошло полдня. Лабрюйер проверил конторскую книгу, ящик с готовыми заказами, потом разбирался с плотником, которого вызвал, чтобы усовершенствовать помост.
— Пойдем в лабораторию, — сказала Каролина.
Он понял — и там вкратце доложил ей, что удалось узнать про «птичку» Мари.
— С одним любовником она встречается тайно в каком-то убежище, — сказал Лабрюйер. — Вряд ли, что в гостинице. Тут с этим строго. Могу спорить — он снял квартиру в Московском форштадте. Другой любовник, что зовет ее «птичкой», как-то проникает в цирк. Вряд ли, что проскакивает в ворота, для этого пришлось бы долго караулить на Парковой. И вряд ли покупает билеты на представления. Я думаю, что где-то есть тайный ход, просто должен быть.
— Для чего бы любовнику тайно проникать в цирк, если он может преспокойно встречаться со своей красавицей за пределами цирка?
— Вот этого я не знаю.
— Запишите все, что мне сейчас рассказали. Я отправлю ваше донесение начальству.
— Это уже донесение?
— Если речь о гарнизонных офицерах — да.
Пришлось садиться за тяжкий труд. Говорить-то по-русски Лабрюйер отлично говорил, русский и немецкий знал одинаково хорошо, а вот писать так ловко не получалось, сомневался в каждом слове.
Потом телефонировал Линдер.
Сыщикам удалось опознать любовницу Пуйки, Марту, они отыскали ее подругу, подруга сразу же рассказала — она вчера вечером вместе с Мартой пришла к Пуйке, потом, довольно поздно, уже малость под хмельком, отправилась ловить клиента на Мариинскую, место сбора всех дешевых гетер. Так вот, она уже вышла из дома, уже прошла шагов с десяток, когда увидела двух статных кавалеров с богатыми усами. Она попыталась с ними заговорить, но была послана в известном направлении. Эти два кавалера вошли в парадное Пуйкиного жилища.
— Завтра мои агенты будут опрашивать всех соседей, — сказал Линдер. — если никто этих кавалеров не признает за своих, значит — убийцы.
— Когда дворник запер парадное? — сразу спросил Лабрюйер.
— А вот этого мы пока не знаем. Он не имеет привычки смотреть на часы. Решил, что время позднее, и запер. Приметы подозреваемых сомнительные — бедная дурочка только усы и запомнила.
— Надо еще раз допросить.
— Придется.
— Послушай, ты ничего не знаешь о Фогеле?
Линдер не сразу вспомнил, о ком речь. А Лабрюйер не сразу сообразил — когда Фогеля погнали поганой метлой из полиции, Линдер еще только-только туда поступил.
— Спроси у агентов — может, кто знает, как эту птицу искать.
— Хорошо, спрошу.
День получился суетливый, и, поговорив с Линдером, Лабрюйер понял страшную вещь — да ведь он же не обедал! Рига, город немецкий, жила по правилу «Порядок должен быть». То есть — летом, на штранде, допустимы смешные и милые беспорядки, но настает осень, родители привозят детей обратно в город, открываются учебные заведения, и всякие шалости, вроде обеда на пляже, состоящего из бутербродов и ситро, отменяются. Изволь вовремя садиться за стол и есть суп.
Передав Каролине вкратце разговор с Линдером, Лабрюйер сказал:
— Обедать поздно, ужинать рано, а есть хочется. Схожу напротив, перекушу.
— Сходите, душка. Я поем дома… Кстати — хотелось бы съехать со своей квартиры. Две дуры уже чуть ли не в замочную скважину за мной подсматривают. Ждут, пока я кавалера приведу и развратом с ним займусь! А это при нашем ремесле, дорогой Леопард…
— Я уже почти договорился. Будем жить в одном доме.
— Хорошо ли это?
— А черт его знает. Я в вашем ведомстве раньше не служил и тонкостей службы не понимаю, — буркнул Лабрюйер.
Он вышел на улицу. Солнце, побаловавшее в зоологическом саду теплом, уже спряталось, небо намекало — скоро понадобится зонт. Прохожие спешили по тротуарам — мужчины шли домой со службы, дамы шли домой, чтобы оказаться там раньше мужей и не услышать глупого вопроса: ты где же, дорогая моя, весь день шаталась?
И только один человек бродил у входа во «Франкфурт-на-Майне» взад-вперед, будто нанялся караулить двери. Подойдя поближе, Лабрюйер узнал капитана Адамсона.
— Добрый вечер, — сказал Лабрюйер. — Тоже не можете решиться — то ли поздний обед съесть, то ли ранний ужин?