Батареи Магнусхольма
Шрифт:
— Простите, — сказала она. — Мне нужно оставить тут письмо, вот… за ним придут…
Она подошла к круглому столику и положила на альбом маленький конверт. Потом стала медленно отступать, пятясь. Уже почти в дверях она подняла голову. Взгляды встретились — но на долю мгновения. Госпожа Красницкая выскочила на улицу так, словно ее кипятком ошпарили.
— Это что за безумие? — спросила Каролина.
Лабрюйер взял конверт и прочитал: «Господину Адамсону».
— Кавалеру пишет, — буркнул он. — Этого еще не хватало. Теперь у нас, значит, почтовое отделение. Закажу новую вывеску — два почтовых рожка и пучок стрел.
— Нет — жестяного купидона с рожком и сумкой через плечо. Я такого видела на почтовой карточке. Феноменальная пошлость. Но девицам нравится — тем девицам, которые уже лет двадцать как мечтают о замужестве.
— Храни нас от них Господь! — сразу вспомнив фрейлен Ирму, ответил Лабрюйер.
— Аминь!
Кавалер явился не вовремя — прибежал, запыхавшись, когда Каролина усаживала в кресло седого господина и ставила рядом с ним пожилую даму. Эта пара желала получить карточки в старом добром стиле — жена придерживает за плечо сидящего супруга. Как однажды выразилась госпожа Круминь, «чтобы не сбежал».
— Послушайте, господин Адамсон, я все понимаю, но не стоит делать из моей фотографии почтовое отделение… — начал было Лабрюйер, но Адамсон, кажется, вовсе не услышал этих слов. Он смотрел на конверт, приоткрыв рот. В этом конверте для него, кажется, заключалась вся вселенная.
— Пойдем отсюда, — шепнул Лабрюйер, взял безумца за локоть и препроводил в служебные помещения — чтобы не пугал богатых клиентов.
Там Адамсона и прорвало. Он должен был кому-то рассказать подробности — если не Лабрюйеру, так хоть фонарному столбу.
— Мы остались наедине. Понимаете? Муж ушел, мы были одни, она сказала: я хочу написать вам письмо, где его оставить? Нужно надежное место. Я сразу сказал ей про вас — что вы умный, добрый, верный товарищ, — торопливо говорил Адамсон. — Что на вас можно положиться! И ей это удобно — всего лишь улицу перейти!
Лабрюйер и не подозревал, что капитан Адамсон такого о нем высокого мнения.
— Ну так вскрывайте и читайте поскорее, — сказал он.
Адамсон еще с полминуты глядел на конвертик, словно не желая портить первое, что получил от любимой женщины. Наконец Лабрюйер, сжалившись, подвел его к машинке для обрезания фотокарточек — чтобы лезвие прошло по самому сгибу и не причинило большого ущерба.
Чтобы прочитать письмо, Адамсон зачем-то отошел подальше от Лабрюйера. А потом устремился к нему в полном отчаянии.
— Что это? Что она имела в виду?..
Лабрюйер взял у него послание и прочитал:
— «Милостивый государь Иван Иванович! Я прошу вас более не оказывать мне внимания и прекратить ваши визиты. Вы человек умный, вы не заставите меня писать об этом дважды. Желаю вам счастья, которого вы заслуживаете».
Подписи не было.
— Но она же говорила со мной! Она слушала, когда я про вас рассказывал! Что это?
— Именно то, что должна писать женщина человеку, который ее преследует своей любовью! — сердито ответил Лабрюйер. — Видно, я в ней ошибался — она порядочнее, чем я думал. А может, муж ей продиктовал это письмо. Вы свою роль сыграли, с богатыми сослуживцами его познакомили, теперь можно и без вас обойтись.
— Нет! Она же говорила со мной, руку поцеловать дала! Нет, тут какая-то ошибка, не могла она этого написать…
На Адамсона жалко было смотреть.
— Послушайте, господин Адамсон, я могу утешить вас только стопкой коньяка. Может быть, вы ее еще поблагодарите за это письмо. Красницкими уже заинтересовалась полиция. Вообразите, что будет, когда их арестуют и следствие покажет, что вы постоянно у них бывали? Что будет, с вашей карьерой?
— Что я сделал не так?!
Лабрюйер понял, что доводы рассудка сквозь отчаяние Адамсона пробиться не могут.
Как странно, думал он, глядя на капитана, вот ведь обычный человек, обычный офицер, и подчиненными командовать умеет, иначе не взобрался бы по служебной лестнице до такого чина, и математические способности имеет — иначе пошел бы не в военные инженеры, а, скажем, в пономари. И вдруг такое безумие…
Он вспомнил, как сам увлекся было Иоанной д’Арк. Да, красавица, да, купидонова стрелка вонзилась в сердце. Но не до такой же степени. Вырвать эту стрелку было очень даже просто! Нет ее больше!
С немалым трудом он выпроводил Адамсона, вышел вместе с ним на Александровскую, довел даже до угла Елизаветинской и минуты три глядел ему вслед — ожидая, что старый чудак потащится обратно, к «Франкфурту-на-Майне», так, чтобы его разворотить обратно, носом — в сторону Цитадели.
Потом он, разумеется, вернулся в фотографическое заведение и был встречен вопросом Каролины:
— Александр Иванович, что это за человек был?
— Несчастный человек, влюбился в супругу шулера. Того гляди, в петлю из-за нее полезет.
— И кем страдалец служит?
— Он военный инженер в капитанском чине. Иван Иванович Адамсон.
— И влюбился в супругу шулера?
— Да, Красницкого. Помните, я просил вас сделать ее карточки в медальоне и на всякий случай отправить в Питер? Вы говорили — эта пара может пригодиться.
— Помню… — Каролина задумалась. — И давно у него это помешательство?
— Я же не знаю, когда Красницкие приехали в Ригу и как он с ними познакомился.
Каролина быстро пошла в лабораторию.
Там в дальнем углу она устроила хранилище для пленок, они свисали с веревок, натянутых вдоль стены, с прикрепленными внизу бумажками, так что можно было по дате съемки найти нужные кадры.
Кадров, на которых веселые дамы позируют в «живых картинах», было довольно много. Каролина отобрала несколько лучших.
— На что вам это? — спросил Лабрюйер.
— Хочу узнать, с кем из рижских дам подружилась госпожа Красницкая кроме госпожи Морус.
— Думаете, это — по нашему ведомству?