«Батарея, огонь!»
Шрифт:
Как только мы покинули вражескую позицию, вновь открыла ураганный огонь артиллерия из Парадубов и Большой Смедыни. На подъеме к гребню моторы ревели с каким-то приглушенным визгом, готовые сорваться с подмоторных рам! Обе машины шли на пределе возможностей — не могли развить ни большую скорость, ни тем более маневрировать! Неимоверными усилиями механики-водители все же заставляли их хотя бы чуть-чуть рыскать по полю, что и спасло экипажи от прямых попаданий. Оставалось всего несколько десятков метров, чтобы перевалить через гребень, когда танк внезапно остановился и тут же загорелся! Из командирского люка башни выскочил охваченный
— Яша, за гребнем останови машину!
Укрывшись от артиллерии, самоходка сразу остановилась.
— Сергей, бери пулемет, пойдем спасать танкиста! — приказал Мозалевскому, и мы двинулись в сторону горящего танка; к нам присоединились автоматчики, повылезавшие из каких-то ровиков и воронок.
Приблизившись, я узнал в ползущем командира танка. К раненому лейтенанту уже бежало с десяток немцев — решили взять его живым! Однако командир, отстреливаясь из пистолета, упорно полз в нашу сторону! Но когда заговорил пулемет Мозалевского и возле преследователей полыхнули взрывами и осколками две брошенные мной гранаты, немцы залегли, а затем и вовсе развернулись вспять и, отстреливаясь, поползли назад.
Лейтенант от потери крови и ран сильно ослабел, пришлось нести его до самоходки на плащ-палатке.
Сделали перевязку и, подостлав телогрейку, уложили его на днище башни рядом с Петей.
И вот наконец мы прошли позиции немецкой обороны! Мы на нейтральной полосе! Когда вышли из зоны обстрела фашистской артиллерии, я достал карту и стал прикидывать, как лучше пройти к полку, не подставляясь под выстрелы артиллерии и минуя болота и шоссе, которое простреливалось противником. Вдруг из кустарника послышался стон, а потом слабый, будто из-под земли, крик:
— Братцы, спасите! — Видимо, услышав русскую речь, человек из последних сил взывал о помощи.
Наученный изощренными провокациями немцев, я взял с собой двух солдат с автоматами и, держа пистолет наготове, кинулся с ними в кусты. В нескольких шагах мы увидели страшную картину. В тени большого ивового куста, скорчившись, лежал на траве сержант-пехотинец, у него был распорот живот, внутренности выпали на окровавленную гимнастерку. Сержант был худенький, лет тридцати и, на удивление, находился в полном сознании. Я осторожно взял его на руки, донес до самоходки и уложил на танковый коврик на подмоторную броню.
— Братцы, дайте попить, — бледными спекшимися губами полушепотом выдавил сержант.
Быков, схватив танковую флягу, быстро налил воды и поднес кружку раненому, тот с жадностью осушил одну, затем еще две кружки подряд, на лице его, прозрачно-бледном от потери крови, выступили крупные капли пота. Санинструктор из десантников обтер руки спиртом, разрезал на раненом гимнастерку, рубаху и аккуратно заложил в живот вылезшие внутренности, затем забинтовал и укрыл раненого шинелью. Боль и муки его были страшны, даже видеть их было нестерпимо тяжело.
— Братцы, дострелите! — из последних сил кричал сержант, начавший терять сознание.
Но
Уложив раненых, посадили десантом уцелевших автоматчиков, и самоходка пошла к своим через большую нейтральную полосу, образовавшуюся с захватом нашими частями трех господствующих высот.
Еще два раза попадали мы под обстрел артиллерии, но сохранили всех людей. За исключением подобранного сержанта, он скончался перед самым нашим выходом к своим.
К командному пункту полка, разместившемуся на той самой зловещей высоте 197.2, самоходка подошла уже в сумерках. Сразу разыскали медпункт и перенесли раненых. Первыми, с немалым удивлением и радостью, встретили нас майор Шулико и его заместитель капитан Корольков.
— А мы вас уже считали погибшими! С утра ведь исчезла связь! — крепко обнимая меня, взволнованно говорил Иван Георгиевич.
— Радиостанцию у нас почти сразу разбило, потому и молчали целый день, товарищ майор, — ответил я и доложил о наших действиях у Малой Смедыни и Парадубов, о гибели батареи Зотова и отделения автоматчиков.
— Жалко ребят, — с горечью сказал начштаба. — Но тут и не знаешь, кого винить за неточность карты, Волынь ведь до тридцать девятого была в составе Польши. И нам поддержать вас было нечем, все главные силы, в том числе и ваша 3-я батарея, были втянуты в дело, чтобы взять растреклятую высоту. Трудный, долгий был бой, роковой стала эта высота, столько здесь положили людей.
Подошел ближе и Корольков, тоже обнял всех поочередно, крепко жал нам руки.
До сих пор жалею, что не запомнил имени лейтенанта-танкиста, с которым вместе прорывались из окружения, навсегда запомнился этот молодой высокий парень, симпатичный голубоглазый блондин с твердым мужественным лицом.
— Ну и здорово же вас фрицы разделали! Вы только посмотрите, живого места на самоходке нет! — восклицал подошедший зампотех батареи Силантий Журбенко и уже обхватил меня обеими руками, сжимая в объятиях.
Примчался обрадованный Паша Ревуцкий, крепко обнял, расцеловал меня:
— Дорогой Василий Семенович, видно, ты и твои ребята родились под счастливой звездой, коли при двух таких пробоинах на лбу живы остались! — Тут же обнял и расцеловал обоих Сергеев и Якова Петровича.
Прибежали от своих самоходок, уже стоявших в окопах, экипажи нашей и других батарей, все расспрашивали о бое, батарее Зотова, погибших автоматчиках, одновременно рассматривая пробоины и вмятины на нашей машине. Я рассказал про снаряд, как увидел его и вытаскивал. Сначала лица у всех были сосредоточенными, печально-суровыми, а когда дошел до того места, что не обнаружил ни головного, ни донного взрывателя, лица у всех просветлели, напряжение сменилось шутками, хохотом, вздохами облегчения. Паша Ревуцкий тут же рассказал, как утром немцы ударом одновременно с двух сторон прервали наступление и наши вырвавшиеся вперед танки и самоходки с десантами оказались в окружении.