Батарея, подъем
Шрифт:
Он сразу всё понял и подумал, что именно такого вопроса, а лучше утверждения ждал от Кати. Но, преодолевая себя, улыбнулся и как можно беззаботнее спросил, просто чтобы выиграть время:
– В смысле?
– Мне ждать тебя из армии? Ты хоть чуть-чуть любишь меня? – она срезала все углы. Недаром они познакомились на олимпиаде по математике. У него не оставалось выбора, врать он не мог:
– Я пропал в этой Москве, Свет. У меня были проблемы на гражданке. Я уже не тот Ромка, которого ты знала. – Казалось, она не удивилась.
– Рома, мы все уже не школьники и все меняемся. У тебя были проблемы с законом?
– Откуда ты знаешь?
– Это неважно. Правда, неважно, – она не выдержала, голос надломился, аккуратный носик покраснел, красивые чёрные глаза лихорадочно заблестели: – Ты любишь меня?! Я буду ждать столько, сколько надо! – И поскольку он продолжал молчать: – Да или нет?!
Больше всего на свете он хотел сказать «да», но с удивлением услышал,
– Не надо. Не надо ждать…
По её лицу прошла короткая судорога, глаза застыли, в них пропало всякое выражение. Очнувшись через мгновение, ткнула ему в грудь свёрток, который, оказывается, всё это время держала в руках. Едва он машинально подхватил свёрток, как она тут же отдёрнула руки, словно боялась прикоснуться к нему. Так же стремительно она развернулась и вышла или, скорее, выбежала из комнаты. Хлопнула дверь на пружине. Он стоял в прострации, прижимая свёрток к груди, пока в комнату не просунулась наглая физиономия дневального.
– Слышь, духан, поделись с пацанами, – он многозначительно указал на свёрток.
Ромку словно застали за чем-то очень интимным. Сама формулировка, тон, а главное, тупое, самоуверенное выражение лица дневального, очевидно отслужившего не меньше года, проникли в обнажившуюся, не успевшую закрыться душу. В ответ со дна этой души поднялась тугая тёмная волна, он забыл, где находится, ни секунды не задумался о последствиях.
– Заткни ебало, гнида! – он сделал шаг по направлению к голове. Впрочем, она тут же и беззвучно исчезла.
Приходя в себя, он недоумённо посмотрел на свёрток, хотел оставить его на лавке, но передумал. Вместе с сознанием к нему возвращалось и понимание окружающей реальности. Он вышел из комнаты, а потом и на территорию части. Никто его не остановил и ничего не сказал. У него было около получаса, и он медленно пошёл в казарму. Появление Светки как-то неуловимо всё изменило. Он вспомнил, кто он и что он. Вспомнилось чувство собственного достоинства, подзабытое за прошедшие два месяца. Нет, это не значит, что он теперь будет спорить с командирами или отстаивать свою точку зрения – здесь это невозможно, и пример курсанта Магомедова служил лучшим тому подтверждением. Но он снова будет эту точку зрения иметь. Потому что – и он отчётливо почувствовал это сейчас – всё происходящее вокруг него в последнее время преследовало своей целью уничтожение личности, стирание имевшегося опыта и формирование нового существа – коллективного, забитого и не рассуждающего. Ирония судьбы заключалась в том, что он и оказался здесь по единственной причине – сохранить это самое пресловутое достоинство. Он шёл, отдавая честь встречным офицерам, снег похрустывал под ногами, а мысли снова переключились на Светку.
Они учились в соседних школах, жили совсем рядом, но никогда не встречались, пока не оказались за одной партой на областной олимпиаде по математике. Красивая девочка с умными тёмными глазами, казалось, не обращала на случайного соседа никакого внимания. Он же, решая задачки, всё поглядывал на неё и не переставал удивляться, как такая красивая может быть ещё и такой умной. Когда всё закончилось и они сдавали работы, его хватило лишь на то, чтобы подглядеть на её листке – школа № 1, имя и фамилию не разобрал. Он не решился заговорить, а потом ругал себя всю дорогу за трусость. Казалось бы, что такого – спросить, как её зовут, познакомиться? Мысли о ней преследовали его весь оставшийся день и вечер, она снилась ему ночью, а наутро он проснулся с температурой под сорок. Может, совпадение, а может, и нет… Заболел от любви. Во всяком случае, думать ни о чём, кроме неё, он не мог. Его трясло и знобило весь день и всю ночь, мама ужасно переживала, а на следующее утро температура спала так же неожиданно, как поднялась, и он встал как ни в чём не бывало. Потом было долгое ожидание возле первой школы, страх и неуверенность в себе. Потом он её увидел, сердце застучало как перед выходом на ринг, и, замирая от восторга и любви, он тайком проводил её до дома и узнал, где она живёт. Во всяком случае, дом и подъезд. А на следующий день, когда он следовал за ней по противоположной стороне улицы, она неожиданно обернулась и помахала ему рукой. Так начался их роман, который поставил под сомнение золотые медали, на которые оба шли. Это было последнее полугодие десятого, выпускного класса. Он выкраивал время между учёбой, тренировками и репетиторами и бегом бежал, чтобы увидеться хотя бы на пятнадцать минут. Благо недалеко. А чтобы было ещё ближе, перемахивал двухметровый забор НИИ, срезал путь и снова перемахивал забор. Вообще-то, НИИ был секретный, но его ни разу никто не заметил. Какие секреты, такая и охрана. Они стояли в подъезде и первое время разговаривали – не могли наговориться. Где-то через неделю впервые поцеловались. Причём для неё это вообще был первый раз. Он помнит, как обнял, приблизил лицо, её ресницы испуганно задрожали, она судорожно продолжала говорить, а потом прервалась на полуслове, закрыла глаза и чуть откинула голову. Он нашёл её мягкие губы, ощутил дыхание
Она была из мажорной семьи. Папа – начальник крупного строительного треста. Мама – главврач больницы для партноменклатуры. Её родители были против их отношений. Они считали, что это мешает учёбе, и вообще она ещё слишком молодая, а он хулиган. Откуда взялось про хулигана, непонятно. Они пытались запретить ей встречаться с ним, не выпускали из дома. Однажды после очередного скандала с мамой у неё случился нервный срыв. Она не ела, не спала, её непрерывно рвало. Мама в панике созвала консилиум медицинских светил, те только разводили руками. Тогда родители сдались и пообещали больше не препятствовать их отношениям. «Но только без глупостей!» – веско обронил папа напоследок. «Глупостей» и не было. Они просто болтали обо всём на свете, но больше, конечно, целовались. Сексуального опыта не было ни у него, ни у неё. Максимум, что он себе позволял, – запустить руку под лифчик. От этого обоих трясло. И они чувствовали себя преступниками. А потом наступила пора выпускных. Оба получили свои медали. И он уехал в Москву, где оказался в женской обшаге. На этом всё и закончилось. Для него. Но не для неё, как выяснилось сегодня…
Впереди показалась его казарма, и мысли быстро вернулись с небес на землю. Время ещё было, и он свернул в тупичок между забором и кочегаркой. Там аккуратно распаковал свёрток и обнаружил конфеты, печенье и несколько банок сгущёнки. Молодец Светка! То, что нужно! Он быстро выбрал из конфет шоколадные и ссыпал в карман. Огляделся вокруг, заметил торчащие из-под снега обломки каких-то труб и спрятал туда две банки сгущёнки, а две оставил, кое-как запаковал изрядно похудевший свёрток, предназначенный для коллективного потрошения. Вот теперь можно и возвращаться.
Очередной караул. Его теперь ставят постоянно, и не только со своим взводом. «Через день – на ремень!» – чаще устав не позволяет. Всем взводным – они же начальники караулов – очень нравится, что у него статьи устава от зубов отскакивают, и Сдобнов «сдаёт его в аренду». Когда ночью приходит дежурный по части с проверкой, его сразу будят и подсовывают проверяющему. Тот, как положено, задаёт вопросы, Ромка браво отвечает, дежурный доволен, караул получает хорошую оценку, начальник караула доволен, командир батареи доволен. Только курсант Романов посерел от недосыпа, но это никого не волнует. С другой стороны, он ни разу не был в наряде дневальным, ни разу не драил сортир – это тоже чего-то стоит. Там же, в карауле, в свободное от смен время он строчит конспекты не только Сдобнову, но и самому командиру батареи майору Солдатенкову, который, оказывается, учится в какой-то академии заочно. Комбат очень хорошо к нему относится, называет сынком: «Ну что, сынок, написал?» Самая тяжёлая смена – с трёх до пяти ночи. Она почти всегда ему достаётся, потому что в это время реже всего ходит дежурный с проверкой. Вот и сейчас досталась. Тихо идёт снег, чуть поскрипывает караульный фонарь, и жёлтое пятно света едва уловимо колышется. Хорошо! Никогда в своей прежней жизни Ромке не приходилось вот так оставаться один на один с зимним ночным лесом. Он читает вырезанные штык-ножом надписи на караульном грибке: «Часовой, помни, что ты охраняешь сон того парня, который спит с твоей девушкой!» Смешно. И грустно. Интересно, у Кати кто-то есть? «Кто не был – тот будет! Кто был – не забудет!» – нет, это не про неё, это про армию. Ромка улыбается каламбуру. «Армия – школа жизни, но лучше пройти её заочно!» Это точно. «ДМБ 82–84» Господи! Кто-то уже дома! Неужели придёт и его черёд? Надписей много, и они свидетельствуют, что здесь массово и со вкусом нарушался устав. У него уже нет того пиетета к караулу, что был вначале. Он освоился, знает, где могут подловить, а где – нет, и тоже сейчас совершит грубое нарушение устава. Он перебросил карабин на левое плечо, снял рукавицы, расстегнул тулуп, шинель, крючок и верхнюю пуговицу гимнастёрки и наконец достал из-за пазухи тонкую брошюрку. В. И. Ленин, «О кооперации». Всё так же идёт снег, и снежинки бесшумно покрывают землю, а часовой Романов в тусклом свете караульного фонаря жадно впитывает ленинские строки:
«И вот не все товарищи дают себе отчёт в том, какое теперь гигантское, необъятное значение приобретает для нас кооперирование России…
В самом деле, власть государства на все крупные средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян, обеспечение руководства за этим пролетариатом по отношению к крестьянству и т. д. – разве это не всё необходимое для построения полного социалистического общества? Это ещё не построение социалистического общества, но это всё необходимое и достаточное для этого построения.