Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли
Шрифт:
Твердислав пришел в княжеский терем и повелел священникам и челядинцам, не дожидаясь рассвета, захоронить тело князя в одном из приделов Спасо-Преображенского собора. Затем Твердислав поспешил обратно на северную стену, поскольку прибежавший оттуда гридень известил воеводу о том, что татары обрушили на детинец град камней и горшков с зажигательной смесью.
Татарам довольно быстро удалось запалить две башни детинца, возвышавшиеся на высоком окском берегу. Чтобы огонь не распространился дальше по стене, дружинники во главе с гридничим Оверьяном Веринеичем рассыпали на пряслах стены песок, а на крышах соседних башен
Дальнейшее более походило на чудо. Обстрел детинца прекратился так же неожиданно, как и начался. Подтаявший во время оттепели лед Оки не выдержал тяжести самых больших татарских камнеметов и стал проламываться под ними. На белой ледяной поверхности образовались огромные черные полыньи, в которых исчезло, уйдя на глубину, около десятка метательных машин и стоящих подле них частоколов на колесах. Татары в спешке и панике старались оттащить к противоположному пологому берегу оставшиеся камнеметы, но лед продолжал проваливаться у них под ногами. Громоздкие катапульты на массивных колесах без спиц с шумом и треском оседали в холодные окские воды, застревая на мелководье среди обломков льдин.
Несколько камнеметов татарам все же удалось вытащить на берег. Татары попытались продолжить обстрел детинца с дальнего низкого берега реки, но выпущенные из катапульт камни падали, не долетая до стен и башен детинца.
– Не иначе, услыхал Господь наши молитвы, – заметил Оверьян Веринеич, переглянувшись с Твердиславом. – Не нашими усилиями, но Божьим промыслом поглотила река камнеметы татарские!
Огонь на одной из загоревшихся башен детинца дружинникам удалось загасить довольно быстро, используя песок и сырые кожи, но другая из башен полыхала столь сильно, что подступиться к ней не было никакой возможности. Пламя утратило силу лишь после того, как обвалились перекрытия наполовину сгоревшей башни.
Гридни еще боролись с огнем среди обугленных развалин башни, когда где-то у Пронских ворот тревожно загудела боевая русская труба: «К оружию! Тревога! Тревога!..»
От восточного вала примчался гонец на неоседланном коне.
– Беда, воевода! – крикнул он Твердиславу, не слезая с коня. – Татары в городе! Лезут нехристи во множестве через восточный вал. Сотник Лукоян и Данила Олексич со своими ратниками бьются с мунгалами, не жалея сил. Подмога им нужна!
Твердислав и Оверьян Веринеич, собрав дружинников, бегом устремились в Нижний город. Гонцу было велено скакать на Соколиную гору и вести оттуда к восточному валу всех, кто может держать в руках оружие.
В Успенском околотке зазвучали тревожные сигналы другой русской трубы.
И наконец загудел растревоженным басом колокол на звоннице Успенского собора, запоздало извещая жителей Рязани об опасности, которая и без того уже стучалась к ним в дома. Отовсюду неслись громкие выкрики на чужом языке, тут и там раздавался звон мечей. Детский плач и мольбы женщин о помощи звучали то явственно, то смутно, смешиваясь с гулом сражения и трубными сигналами тревоги, витавшими над обреченным городом в это хмурое зимнее утро.
Инок Трофим, разбудивший звонаря и вместе с ним поднявшийся на звонницу, увидел с высоты, что улицы Рязани полны татар, которые врываются в дома, волокут упирающихся полуодетых женщин, сражаются с рязанскими ратниками, вставшими заслоном на Большой улице и у Вознесенской церкви. Красные продолговатые щиты русичей
Однако иноку Трофиму была очевидна вся тщетность усилий рязанцев, пытавшихся одним отчаянным натиском вытеснить врагов из городских улиц. Ему было видно с колокольни далеко-далеко. Инок Трофим, как некий провидец, оказавшийся волею случая над схватками и горестями людей, видел вдалеке множество дымов – это были вражеские становища, окружавшие Рязань. От этих становищ к Рязани двигались густые колонны татарского войска, пешие и конные. Заснеженные просторы полей были покрыты черными полчищами врагов, которые надвигались неотвратимо, как судьба.
Трофим торопливо спустился в свою келью.
Там, на столе, лежала раскрытая книга, на одной из страниц которой чернели записи, отражавшие ход событий с самого начала осады Рязани ордой Батыя.
Трофим обмакнул в чернила заостренное писало и, задержав дыхание, чтобы не дрожала рука, написал: «Сего года 6745-го декабря 21-го дня пала Рязань под натиском безбожных татар».
Поражение тургаудов в сече с рязанцами повергло Бату-хана в растерянность и озлобление, ибо такого еще не бывало. Во всяком затруднении, когда враг стоял насмерть, чтобы переломить ход тяжелого сражения или нелегкой осады, обычно бросали в битву тургаудов как головной отряд. Такой таран из опытнейших батыров всегда доселе оправдывал свое назначение. Тургауды не только неизменно одолевали любого неприятеля, но и несли при этом очень небольшие потери.
И вот передовой отряд тургаудов в схватке с рязанцами оказался в окружении и погиб до последнего человека.
Бату-хан в присутствии жен и советников накричал на своих родных братьев Берке, Шейбана и Тангута, которые, по его мнению, упустили из рук победу, своевременно не поддержав хана Кюлькана, отряды которого уже почти ворвались в Рязань. Досталось от Бату-хана и его двоюродным братьям – Хайдару, Менгу и Бучену, бесславно вернувшимся в тот день от южного вала Рязани. Гуюк-хану разгневанный Бату повесил плеть на плечо – так у монголов выражалось презрение к трусам. Бату-хан полагал, что Гуюк-хан слишком поспешно отступил от восточного вала Рязани, тем самым не дав воинам Кюлькана и Батыевым тургаудам закрепить первоначальный успех.
Предводители монгольского войска покинули ставку Бату-хана рассерженные и раздосадованные. Эти люди считали себя равными Бату по своему рождению. Кое-кто из них полагал, что главенство Бату над общемонгольским войском в этом походе есть результат интриг Ори-Фуджинь, матери Бату, и его дяди Джагатая, уязвленного тем, что верховная власть над коренными монгольскими улусами досталась не ему, а его младшему брату Угэдею.
Сыновья Угэдея, Гуюк-хан и Урянх-Кадан, и вовсе открыто поговаривали, что стоять во главе монголов в походе на Запад более пристало кому-то из них двоих, а не Бату.