Батюшка сыскной воевода. Трилогия.

Белянин Андрей Олегович

Я молча покачал головой, сунул блокнот с записями в карман форменного пиджака. Сейчас говорить не о чем, но, быть может, бабка к вечеру придёт в себя. Думать о затяжном характере «звёздной болезни» как-то и не хотелось уже… Мало мне было «оказачившегося» Митяя, так ещё и родная бабка туда же!

– А что ж ты не спрашиваешь, почему я тады от стервы энтой, в перьях бесстыжих, принародно теку давала?

– Почему? – послушно спросил я.

– Да потому, голова твоя еловая, что не могла я невесту царскую посередь гостей иностранных арестом позорить! – победно припечатала вконец зарвавшаяся «мисс Марпл» лукошкинского райотдела. – Надо мне было её со двора выманить да тебе же и возможность дать злодейке при всех руки завернуть. Теперь ей немалый срок светит… А за что?! Не за невест, яблоком травленных, ибо скандал международственный будет, но уже за покушение на ответственного работника милиции – на меня то бишь!

Чуешь значимую разницу, участковый?

– Да, вижу, вы всё досконально предусмотрели…

– Вот то-то и оно! А тебе впредь наука – выше старших нос не задирать. Да я б её вон… хошь в валенок, хошь в тряпку половую одним мизинчиком превратила! Захотела если бы…

Похоже, за один вечер дурман славы, ударившей в старухину голову, не развеется. Нормально общаться с ней можно будет только утром. Я вышел в сени, набросив на плечи тулупчик, уже во дворе замотал шею шарфом, застегнулся на все пуговицы, поправил фуражку и, козырнув охранным стрельцам, вышел за ворота. Где-то через полчаса должен был состояться отложенный матч между командами ткацкого и кузнечного кварталов. Может быть, посмотрю на хоккей, так отдышусь немного. К тому же там вполне может оказаться похититель чемпионского кубка. Я со всей дури пнул носком сапога ближайший сугробчик – снег взлетел алмазной пылью, запорошив меня аж до козырька. Обидно! Просто дико обидно и стыдно страшно… Значит, австриец Алекс Борр был прав, обвиняя негритянскую принцессу во всех грехах и собирая о ней информацию как о колдунье вуду. Вот так самые простые и несложные версии на поверку оказываются единственно правильными, а мы всё усложняем себе жизнь. Частное сыскное агентство Яга, естественно, не откроет, это она так сказала, чтобы меня позлить… Но ей-богу, если и Митька найдёт украденную булаву раньше, чем я хоккейный кубок, то хоть стреляйся! Что же было сделано не так? Надо сесть и разобраться не торопясь, а сейчас главное ни о чём не думать. Хоккей, хоккей и ещё раз хоккей, всё!

…Играли на стандартного размера площадке, огороженной деревянным бортиком и залитой льдом. Форма одежды – свободная, каждая команда отличается только незначительными деталями одежды – единым цветом шапок, шарфов, кушаков или рукавиц. Вот сейчас все кузнецы, например, имели ярко-красные пояса, а все ткачи – одинаковые жёлтые вязаные варежки. По льду носились в лаптях или валенках (коньки – удовольствие дорогое, да и не все умеют на них стоять). Правда, без коньков народ держался на льду ещё хуже, постоянно поскальзываясь и падая, но, с другой стороны, это веселило зрителей, придавая игре остроту и пикантность. Вот клюшки были уже типовые, тут пришлось раскошелиться на плотников. Те давали хоккеистам большую скидку, ведь после каждой игры минимум десять клюшек уже ремонту не подлежало, проще было купить новые. Судил всё тот же бессменный Абрам Моисеевич, после исчерпывающего разрешения всех инцидентов его постоянно сопровождали двое наших стрельцов. А вот лучшим комментатором был… Вы не поверите, знаменитый юродивый Гришенька! Он не пропускал ни одного матча, сидя верхом на ближайшем заборе, упоённо болтая босыми ногами и звеня веригами. Вопил так, что полгорода слушало его рассуждения, не выходя из дома. Может быть, он и переувлекался разными религиозными словечками, но комментировал всё равно лихо, народ внимал Гришеньке с видимым удовольствием.

– Ай и защити, мать царица небесная, ворота ткацкие от ударов кузнецких! Ну, куда? Куда ж ты прёшь, гад, супротив Богоматери, а?! Беги, беги, беги-и-и… Давай, родненький, бей! А-а-а-а! Руки твои – крюки, ноги – грабли, мозги – труха сосновая… Ты пошто мажешь?! Пошто Богородицу ромашкой обижаешь?! И сызнова кузнецы в атаку строем пошли-и… Ох и грозно клюками над головой машу-ут… Ой и прольётся сейчас кровушка христианская, ибо не токмо о Боге, а и о шайбе все забыли-и… Ах, пошла же стенка на стенку, гой еси, забава русская, хоккейная! А судью-то, видать, в центре поля бьют… О, о, о! От он и выкрутился… Редкий талант Абраму Моисеевичу Господом дарован, воистину – редкий! А ткачи-то времени не теряют, костьми ложатся, шайбу в кузнецкие ворота тычут. Вот пошли ужо… вот и вышли… вот и вдарить сподобились… Нет, нет, не-е-ет!!! Да кто ж к вратарю кузнецкому так близко подходит, а?! Прими, Господи, душу раба твово, азм семь грешный помолюсь за убивца его… или не надо? Хвала Пантелеймону-целителю, живёхонький ткач! Унесли, калеку… А вот и кузнецы вдогон пошли к воротам супротивным ломить… Ох и заиграли клюки кленовые по головам осиновым… Шибче, православные, шибче! И не введи нас во искушение, но спаси души наша, яко… Го-о-о-л!!!

…Кузнецы открыли счёт примерно на шестой минуте. Сначала я просто «болел» вместе со всеми, потом вспомнил, зачем, собственно, шёл, и начал неторопливо присматриваться к народу. Должен

сказать, что большинство присутствующих были мне в той или иной мере знакомы. Люди, приходящие на стадион, традиционно делятся примерно на три неравнозначные категории. Первая, но не самая большая, истинные болельщики! Это те, кто поименно знает всех игроков во всех командах, не пропускает ни одного матча и готов голову положить за победу родного Лукошкина на каких-нибудь Олимпийских играх в Барселоне. Вторые, а их большинство, задиры, бузотёры и пьяницы. Для этих молодцов хоккей – просто способ выпустить пар, помахать кулаками и наораться вдосталь. Как правило, мы с Еремеевым принимаем самые решительные меры для пресечения возможных беспорядков, но мелкие мордобои всё равно периодически происходят. И третья группа – случайные зрители. Те, кто пришли сюда в первый раз, окрылённые романтикой и рассказами соседей, воочию убедиться в том, что русский хоккей – лучшее зимнее времяпровождение. Во всех трёх группах встречаются самые разные слои населения: от столбовых дворян до уличных попрошаек. Женщины и дети тоже, кстати, не редкость. Вот среди всей этой пёстрой сутолоки я неспешно проталкивался по круговому маршруту, внимательно вглядываясь в знакомые лица. Меня узнавали, приветствовали, желали здоровья, просили Господа хранить милицию… Всё, как всегда. Обойдя хоккейное поле по периметру, я наконец сосредоточил своё внимание на мрачной сгорбившейся фигуре дьяка Филимона Груздева. Стоял он поодаль, у обледенелой горки, и, приподнимаясь на цыпочках, ястребино вглядывался в ход игры. Рукавицами дьяк похлопывал себя по замерзающим бокам, а губы его кривились в явно мстительно злорадствующем режиме.

– Радуетесь проигрышу ребят из ткацкого квартала?

– Ась?! – едва не подпрыгнул он, мелко крестясь от меня, как от беса. – Тьфу на тебя, ирод участковый! Ажно сердце захолонуло… Вот скажу Государю, что ты слугам его верным прямо со спины да в ухо глотку дерёшь!

– Пятнадцать суток… – задумчиво предложил я.

– Чёрт с тобой… – признал отпетый скандалист. – Чего тебе от меня, горемычного, надо?

– Да так… просто поинтересоваться вашим мнением насчёт сегодняшнего матча.

– Шутишь?

– Ничего подобного, а что, похоже?

– Да кто ж его разберёт, чего от вас, милицейских, ждать… – ершисто передёрнул плечами дьяк. – Добра от тебя отродясь не видел, а дикостей всяких столько полной ложкой нахлебался, что новым злодейством и не удивишь вроде… Ну да Богу с небеси всё видно! А тебе так скажу – проиграют ткачи, четыре супротив двух. В финал им вовек не выйти, а кузнецы, глядишь, и на четвёртое место взойдут, уж больно у них защита хороша. Хотя супротив «Святых отцов» – руки коротки, да и с Немецкой слободой выше ничьей не прыгали…

– Ого, да вы эксперт!

– Станешь тут… Ты, что ль, отца Кондрата за меня просил?

– Я. Дал ему прочитать ваше письмо и попросил содействия.

– Он и… посодействовал… – Хорьковое лицо гражданина Груздева на мгновение стало таким злым, что я невольно отшатнулся – укусит ещё…

– Епитимью на меня наложил, жестокосердный наш! Играть повелел, доколе кубок чемпионский, червонцами насыпанный, к стопам владыки своей рукою не поставлю! Ибо – видение ему таковое было свыше! Ангелы, мать их, во снах преподобного посещали-и…

– Знаете, а пойду-ка я… – Мне почему-то сразу расхотелось продолжать разговор. Брызжущий слюной и эпитетами дьяк становился слишком одиозной фигурой. Продолжай я задавать наводящие вопросы, народ плюнул бы на хоккей, полностью сконцентрировав внимание на нас! Быть в одной поп-группе с таким антисоциальным элементом – увольте…

– Делами служебными занялся бы лучше! Вона в тереме царском слухи нехорошие расползаются. Бают, будто бы ведьмина дочь посреди невест государевых затесалася! Или вон запорожцы час от часу всё подозрительней на людей дышат. Меня за день трижды хватали и обыску подвергали облыжно, ровно ищут чего. Ты вона их возьми, прищучь! А то нашёл бесовское веселье – народ хоккеем искушать… Гореть тебе за енто в аду, участковый!

И хотя «дьяк Филька» на нашем служебном жаргоне давно звучит как «геморрой во плоти», ко многим его словам стоило прислушаться повнимательнее. В любом случае до возвращения в отделение у меня было о чём подумать…

В тереме меня ожидала грамота от царя. Нет, не Почётная, их в то время и в помине не было. Обычный, скрученный в рулон лист желтоватой бумаги с подробным отчётом о допросе афроподданной Тамтамбы Мумумбы. Грамоту мне с поклоном вручил раздувшийся от важности кот Василий. В свете последних событий он даже как-то отдалился от своей непосредственной хозяйки и всё чаще демонстрировал верноподданнические чувства ко мне как к главе отделения. Яга на радостях улеглась спать пораньше, я тоже не собирался особенно засиживаться. Мне, между прочим, даже чаю не оставили… Самовар холодный!