Баязет
Шрифт:
– При чем здесь турки? Немцы…
Потресов доложил Штоквицу:
– Третье орудие – вот главная цель их, как мне кажется. Я уже велел закидать его мешками, чтобы скрыть блеск металла, иначе им удобно целиться… Но сам я не могу отыскать, откуда ведется огонь.
– Ищите, майор, ищите…
Господин Альфред фон Крупп знал, за что берет деньги, когда продает свои пушки «сербоглотам», как он называл турок в веселую минуту. Да, международные промышленные выставки недаром отмечали высокое качество германского
– Проклятая немчура! – ругался Клюгенау. – Так и жди от нее пакостей…
– Есть! – крикнули с минарета.
Где-то в отдалении, на чудовищной дистанции, среди взбаламученного моря всадников пыхнуло белым дымком.
Снова – взрыв, и еще не осели поднятая кверху земля и обломки, как Потресов велел развернуть орудие. Санитары притащили из госпиталя носилки, на которых лежал Кирюха Постный.
– Мне бы, – сказал канонир, – дозвольте…
И махнули рукой:
– Дозволяем!..
Отошли в сторону, чтобы не мешать артиллеристам. Кирюха, привстав с носилок, со стоном присел возле прицела. Хобот орудия дрогнул, и турки за стенами крепости снова разразились веселым хохотом.
– Пущай, – сказал Кирюха, – я свое дело знаю…
– Только попади, – умоляюще сказал Штоквиц, – и Георгиевский крест тебе обеспечен. В офицеры выведем! Человеком станешь!
Притихли и турки за стенами.
– Пали!
Снаряд улетел, и ветер донес хлопок разрыва.
– Мимо, – сказал Потресов.
Кирюху корчило от боли, а турки вдруг снова стали хохотать, но теперь они смеялись уже над ним.
– Пущай, пущай, – сказал канонир, – они мне помешать не могут… высоту прицела я взял хорошо!
Штоквиц опустил бинокль:
– Верно, не хватает дать отклонение!
Дистанция в две тысячи сто пятьдесят сажен – дистанция немалая, и это все понимали. Рысьи глаза канонира ощупали даль, велел Кирюха подбить станок – еще ударить, правей, чуть-чуть, – так…
– Братцы… пали!
При выстреле его отшибло назад, и он сунулся ничком на носилки. Его не уносили пока. Ждали.
– Тама! – закричали с минарета.
Крупповское орудие было разбито, и турки, подгоняя своих детей, жен и старух, стали разбредаться от крепости. Спектакль закончился для них неудачно.
– Дайте еще, – велел Потресов, – две бомбы, и хватит!
– Несите меня, братцы… – Кирюха закрыл глаза. – Несите!
Штоквиц хрипло выдохнул воздух.
– Уф, вот это да! – сказал он. – Чем бы все это кончилось, я не знаю, но господин Крупп не такой уж милый человек, как о нем пишут столичные немцы!
Он поманил к себе Хаджи-Джамал-бека:
– Что в городе?
– Хорошо, – ответил лазутчик. – На майдане птичий молока много. Русский барышень гулял…
– Приготовься, – наказал ему Штоквиц сурово. – Завтра я пошлю к Тер-Гукасову еще одного человека,
– А кого вы думаете послать? – спросил Некрасов.
– Еще не решил. Кого-нибудь из казачья…
Некрасов послушал и обозлился:
– Чего не знаешь, того не болтай, вшивый!
Рассказчик смутился:
– Ваше благородие, за что купил, за то и продаю. Мне эдак-то один купец на ярманке сказывал…
– А ты не все покупай, что продают на ярмарке, – строго заметил Юрий Тимофеевич. – Паче того, у купцов наших! Они в Замоскворечье да на Плющихе пузо растят и не могут знать того, какой чудесный народ живет в Болгарии!
Хренов, недолго думая, дал рассказчику затрещину.
– Скусил? – промолвил старик.
Солдат – ничего, шапчонку поправил, утерся.
– Оно, конешно… Откуда знать-то им? Сам я тоже почти как из купцов. Коробейным делом промышлял. Но до Болгарии далече, не доходил я туды… А знать бы любопытно!
Некрасов понял, что сейчас нельзя повернуться и уйти, лучше довести разговор до конца.
– Вот мы, – сказал он, – терпим тут. Голодные, грязные, паршой покрылись. Непонятливых-то среди нас мало: всякий знает, за что! На этот раз не из-под палки воевать шли… Но, может, есть и такие, которые думают: а пропади она пропадом, эта Болгария, черта ли мне в ней толку, если я подыхаю тут… Есть среди вас такие?
Солдаты промолчали. Егорыч за всех ответил:
– Таких нету. А вот вшивые да паршивые – это верно, имеются. Сколько угодно… Одначе славян не выдадим!
От дверей раздался голос Штоквица:
– С удовольствием прослушал! Весьма любопытная беседа. Только, господин штабс-капитан, мне кажется, что у ваших слушателей патриотизм зиждется на водяном цоколе… Вы сейчас не заняты, чтобы помочь мне? – спросил комендант.
– Отнюдь, – согласился Некрасов.
Они прошли в комнату Штоквица.
– У вас хорошее перо, – сказал он. – Мне так не написать. А надо наконец дать понять нашим ганнибалам, что еще день или два, и пенсион будут получать уже наши родственники! Напишите письмо обо всех бедствиях, постигших гарнизон. Даже приукрасьте малость, это не помешает. Так, чтобы их проняло до печенок. Пошлем с казаком…
– С удовольствием помогу, – ответил штабс-капитан, – но приукрашивать наше положение не нахожу причины. Оно и так достаточно богомерзко!
– Как знаете, – согласился Штоквиц. – Только старайтесь писать поужимистей, чтобы можно было свернуть бумажку в горошину и сунуть казаку в ухо.
Некрасов написал. Штоквиц одобрил.
– Подпишитесь? – спросил он.
– Если угодно. – И Юрий Тимофеевич поставил роспись.
– Я тоже подпишусь, – сказал Штоквиц.
– Надо бы и хану, – осторожно намекнул Некрасов.