Байкал. Книга 5
Шрифт:
– Придумать, как соблазнить, не соблазняя? – усмехнулся Эрик.
– Ты всегда понимал меня.
– Как ты узнаешь, где он?
– Сатана пометил его для меня.
– То есть ты всегда знаешь, где он?
– Да, теперь он в пустыне в посту и смирении.
– Отличное средство для просветления дум и укрепления сердца. И что ты там думаешь сделать? Да ещё вместе со мной?
– Явимся оба и посмотрим…
Всё повторилось, как и в прошлый раз: всполох звенящих Ариковых крыльев, его объятия крепкие и мгновенные, миг оторванности от всего и вот мы приземлились уже… только, что меня не рвало больше.
– Слушай,
– Ш-ш-ш! Да не сокоти! – хмурясь, отмахнулся Арик и, кивнув вперёд, где в шагах тридцати сидел он, тот самый, давешний юноша в сером плаще теперь, поверх хитона, который изрядно запылился и даже порвался по подолу. И исхудал он ещё, и был-то не красавец, теперь вовсе – нищий бродяга, только что репьёв в тонкую бороду не нацеплял.
– Явится куда, его стража, как бродягу-проходимца в темницу и кинет… – прошептал я Арику на ухо.
Меж тем юноша услышал нас и обернулся. Увидев нас двоих, меня в белом длинном хитоне, что приняты у персов, и Арика – в тёмных одеждах, хорошо хоть крылья свои убрал…
– Кто вы? Вы… – он поднялся, бледнея от страха.
– Не бойся нас, мы зла не причиним, хотя Злом посланы к тебе.
– Я не боюсь, – просто сказал он, снова садясь на камень, осыпающийся песчаник, что служил ему сиденьем. Оказалось, перед ним был разложен костёр, огонь же был почти не виден при солнце. – Я знаю, Кем вы посланы оба.
– Откуда ты знаешь? Видал Его?
– Нет, но догадаться несложно: темный и светлый ангелы… Но я вас не боюсь, и Его не боюсь.
– Так и надо.
– Ты замёрз разве? – спросил я, подойдя ближе и увидев огонь.
– Да, ночью холодно, озяб. Да и от голода тож, тепла в теле немного, – бледно улыбнулся он.
– А с чего ты решил голодом морить себя? – спросил Арик, разглядывая его.
– Я вовсе не уморен, но так-то думы светлее, налегке, – сказал юноша, чуть улыбнувшись, не рассчитывая, что мы поймём.
– И что там, в энтих светлых думах твоих? – спросил я, садясь тоже на камень у костра, хотя я сам холода не чувствовал.
– В думах-то?.. Да вот, размышлял, как всех сделать счастливыми… не то ли высшее благо?
– Наивны и глупы твои мысли, юный муж. И заносишься не по силам высоко. Смоги сделать счастливым хотя бы одного, уже будет много. Подумай, если то же сделает каждый? Земля засияет счастьем и благоденствием ярче, чем теперь светит солнце, – сказал Арик, тоже усаживаясь напротив. И я знаю, он-то как раз ведает, о чём говорит, это труднее всего – сделать счастливым того, кто рядом, кто всех дороже и от кого зависит твоё собственное счастье…
Юноша посмотрел на нас.
– Вы так прекрасны собою, почему вы служите Ему?
– Мы Ему не служим, ты ошибаешься.
– Почему же считаете меня глупцом? Вы два брата, как две стороны монеты, похожи и во всем отличны, близнецы, должно быть.
– Проглядливый, а? – усмехнулся я, посмотрев на Арика.
– И больше скажу, вы обожаете друг друга и ненавидите порой ещё больше. От близости и сходства и любовь и ненависть. Вот и ко мне потому пришли вместе. В чём хотите уязвить меня? Чем соблазнить? Али пирогов и молока сладкого принесли?
– Знали бы, что то соблазн для тебя, принесли бы с собой! – засмеялся я.
– Ты соблазна и не видел, – сказал Арик без улыбки.
– Это вы про женщин? – усмехнулся юноша. – Видел и пробовал даже, ничего такого, что было ценнее и слаще того же молока, нету в том. А кто считает иначе, лишь сластолюбец и чревоугодник. Для чего откармливать плоть? Для чего во всём угождать ей, бренной и никчемной, ежли это туманит и ум и душа переполняется тупой леностью?
– Угождать желаниям тела, по-твоему, это не угодно Богу, что создал тебя во плоти? Во плоти по Своему подобию? По Своему!
Юноша усмехнулся:
– Ты и сам думаешь так, как я, и не угождаешь, а живёшь духом куда больше. Потому тебе и легко понять меня, – ответил он Арику. – А вот брат твой не любит аскезы, хотя и осознаёт пагубу, что обитает в сластях и вине.
– Я и сам не люблю аскезы, потому что предавался ей и не раз. Ничего в нищете и ограничениях доброго нет, как в обжорстве и распутстве, так и в умерщвлении плотских желании. То гордыня и более ничего. А что худший грех, слабость или гордыня, ты скажи мне, просветлённый юноша?
– Так, по-твоему, демон, я – гордец? – вспыхнул юноша.
– Хуже, ты сама Гордыня. Бо-альшой грех, он неё много горя. И я не демон, – сказал Арик, хмурясь.
– Не демон… – проговорил юноша, будто догадываясь, хотя ошибался. – Ты сам – Он во плоти. С двойным лицом, Свет и Тьма…
– Нет, я не Он. И не демон, я человек.
– Человек… быть может, но… не простой, – прошелестел юноша, вглядываясь в Арика и будто пытаясь понять, кто же перед ним.
– Не простой. Я царевич, и предвечный, не знающий увядания и смерти. Но и я гордец потому, потому мне и ведом этот грех и тебя я узнаю по нему. Ты – гордец, чувствуя в себе силы ума и души. Но ты ещё глупец и невежда, ежли полагаешь, что можешь учить других, не ведая сам. Ты полюби всем сердцем, и потеряй любовь, возжелай по-настоящему, испей настоящей сласти, а после уже и иди отрекаться, только понимай, ради чего ты это делаешь, и что движет тобой. И ежли не гордыня, то что? Себе ли и прочим доказать, что ты чище и выше прочих, что только ты и есть сын Божий, а прочие скоты, способные лишь совокупляться среди нечистот, ими же и произведённых. Себе и всем прочим, чтобы видели мудрость и святость твою и в себе замечали лишь скверну. Что ты хочешь открыть им?
– Что… надо раскаяться в грехах, тогда на сердце произойдёт просветление, – моргнув большими серо-голубыми глазами, сказал юноша.
– Какой же в тебе самом? – спросил я. – Ежли ты греха не знаешь, ежли чист и не замутнён, как избавишь от него прочих? Откуда тебе знать, что значит, осознать горечь греха и раскаяться? Если ты не чувствовал соблазна, не подвергался ему? Откуда тебе познать глубины раскаяния?
Арик посмотрел на меня, словно увидел что-то новое. Да, Ар, ты не знаешь, что это такое казнить себя за свершённое преступление. Самому себя, а не когда тебе казнят другие. Что могут остальные? Пытать тебя огнём и железом, убить, подумаешь… А что сможешь ты сам с собою сделать? Годами, десятилетиями и даже столетиями изо дня в день выматывать свою душу невозможностью простить себя… ни исправить, ни простить. И грешить ещё и страшнее больше после…