Байкал. Книга 5

Иванько Татьяна

– Ты хочешь сказать, чтобы облагодетельствовать всех прочих, надо вначале облагодетельствовать себя? Но я и так облечён благодатью. Уже тем, что лишён желаний и страстей, – проговорил юноша.

– Чем же ты гордишься? – усмехнулся Арик, качая головой. – Вкуси жизни и тогда ты поймёшь, как она сладка, как дорога и как краток миг, что отпущен каждому.

– Краток? Но ведь ты сам живёшь вечно, разве же тебе не надоело? Разве ты не пресытился? – снова воспротивился юноша.

Арик улыбнулся:

– Нет, – и качнул блестящими на солнце

волосами, отрастил целый поток, словно краше прежних… – Я пресытился было, пока был таким как ты, лишённым страстей и желаний. Но едва осознал, что жизнь может уместиться в один миг, яркий и горячий, как искра и сжигающий всё прежнее, неживое в тебе, вот тогда только и ожил. Оживи и ты вначале, прежде чем призывать к аскезе. Легко не поддаваться соблазну, ежли соблазна нет. Кто не пробовал сочной смоквы, не испытает спазма в животе при виде её, кто не видел света, не узнает его, не отличит солнца от лучины, кто не чувствовал любви, не отличит её от похоти. Познай вначале жизнь, познай счастье, тогда тебе будет легче понять, как это сложно не грешить, что это есть настоящий духовный подвиг… и способен ли ты на такую жертву. И во имя чего, это ещё важнее, понимать, для чего ты жертвуешь. Пока твои устремления – суть грех, а не просветление.

– Ты сам грех!.. Он на твоём языке, как яд! – воскликнул юноша, отшатнувшись.

– Возможно! – вскричал и я, поднимаясь, возмущённый его слепотой и нахальством. – Но только он ради любви отдал себя Смерти на вечное растерзание, только ради одной капли той любви, какой ты никогда не ведал! На что пойдёшь ты? На что ты способен, ежли ты ничего не видел и не знаешь. Если твоя кожа не чувствовала плетей, а душа терзаний раскаяния?..

Юноша тоже встал, бледный и дрожащий.

– Уйдите! Уйдите! – воскликнул он, хватаясь за голову. – Вы столько сомнений влили меня, вы ядом заполнили мою душу! До сих пор я был светел.

– Ты был пуст, а не светел! – воскликнул Арик, тоже поднявшись. – Теперь в тебе хотя бы станут бродить мысли. Быть может, перебродят в доброе вино мудрости. А в пустоте не родится ничто. Впусти в свою душу настоящий Свет и не думай, что ежли ты умён и проглядлив, ты уже над всеми, ты уже избранник и пророк. Это не так. Ты только можешь стать им, потому что привычен к размышлениям.

– Возьми в сердце любви, она зажжёт свет, тогда он будет светить другим из тебя! – добавил я. – Иначе останешься, как эта пустыня бесплоден и мёртв.

Юноша задрожал, готовый заплакать:

– Кто вы?! Кто вы, что полностью перемешали меня?

– Выходи из пустыни, иди к людям, смотри в их души, не возносись умом, а дари его прочим, вбирай в себя мудрости, доброты, это путь Света. А не высокомерное отшельничество. Коли познаешь это, сможешь и добро источать своим сердцем, а не обличения греха. Быть может, тогда что-то хорошее принесёшь в мир…

Я кивнул Арику, пора бы и уходить. Пусть этот юноша останется подумать, иначе бесплодными мудрствованиями уведёт за собой неокрепшие

души в пустоту, пожалуй, к тому же Прародителю Зла и сам свалится туда же…

Не знаю, как и с чем остался наш собеседник возле своего погасшего костра, а мы с Ариком снова были в моём саду. И здесь благоухал влажной жарой, угасающий день, журчали ручьи и фонтаны, уже по-вечернему тенькали и заливались птицы, покрикивали павлины, и бабочки перелетали с цветка на цветок…

Я умылся из ручья, чтобы отогнать слабость, которую вызывали во мне эти перемещения, и посмотрел на Арика, что, мрачно глядя перед собой, сидел на скамье.

– Что нахохлился-то, Ар? – спросил я.

– Да что… выходит так, что мы выполнили поручение Диавола и с лихвой, – сказал он.

– Если не хотел, зачем согласился? Али боишься не подчиниться? Как боялся Смерти?

Он пожал плечами, вставая.

– Зачем… сам не знаю, из любопытства, должно. Не могу понять, чем заинтересовал Его этот юноша. Да и, Эр, – он посмотрел на меня будто с надеждой. – Какой грех мы совершили, что поговорили с ним? Не для того ли в нём ума, чтобы суметь наши слова в себе переварить и обратить в добро? И так ли прав был Тот, кто думал мною соблазнить его? Что его соблазнять он чистый и пустой. Любить всех легко – это как никого, никто не почувствует ни любви ни остуды…

– Можешь успокаивать себя этим, – усмехнулся я. – Аяю бы взял с собой, вот и был бы настоящий соблазн сопляку. А то… знал он женщин, как же, прям смешно!

– Потому и не взял, – глухо проговорил Арик, не глядя на меня.

– Его орудием делать не хотел… – сообразил я и сел возле него на скамью. – А я-то думал из-за меня.

– Тебе и сей день кажется, что он похож на кого-то? На кого-то хорошо знакомого, Эр? – спросил Арик, пропустив моё замечание.

– Да… и даже вроде на кого-то едва ли не близкого, не могу понять, не могу вспомнить, словно что-то застит мне взор, – согласился я.

Верно, я всё время чувствовал это и не мог объяснить себе и даже обрисовать ясно, кого напоминает мне этот еврейский юноша.

Арик посмотрел на меня:

– Угости, наконец, чем, а то цельный день угрохали на службу Сатане, а чреву угодить ни разу не пришлось.

– Дак идём! Время как раз к вечере, сейчас и Рыба с Дамэ прибыли, надо думать, и Агори сей день обещался, – оживился я. – А ты обещал мне кое-что, не помнишь?

– Пообещал?

– Ну да, за то, что я полечу с тобой.

– И чего же ты хочешь? – спросил Ар.

Я набрал воздуха в грудь и сказал:

– Не притворяйся, – рассердился я. – Почто заставляешь повторять? Унизить меня хочешь, будто милостыню прошу. Я просил увидеть её. Увидеть Аяю. И ты согласился. Возьми меня к себе, увидеть её…

Арик долго смотрел на меня и спросил, вовсе вроде не имеющее отношения к моим словам:

– А что это все в гости к тебе подаются сей день? Али праздновать чего намерен?

Я покачал головой, сокрушаясь: