Байкальской тропой
Шрифт:
Едва дослушав до конца рассказ Максима, я начал упрашивать его взять меня завтра с собой.
— Добро! — с улыбкой согласился Максим. — Ходить на лыжах в тайге умеешь?
Я торопливо кивнул в ответ, даже не покраснев от собственной лжи.
— Тогда все в порядке, — сказал Максим, — давай на боковую, а то подниматься нам рано нужно.
За ночь печь совсем остыла. Обшитая войлоком дверь на треть подобралась седыми слоями льда. От двери понизу остро тянуло
— Эй, парень, время не ждет! Подъем!
Какая-то усталость сковала все мое тело, и я чувствовал, что просто не в силах выбраться из объятий спального мешка. Максим в шерстяных носках прошлепал к столу и, засветив лампу, быстро стал одеваться. Я сжался в спальном мешке и еще плотнее закрыл глаза.
— Я кому говорю, поднимайся, если не передумал, — настойчиво бубнил Максим, натягивая на себя одежду. — Учти, я ждать не буду, время дорого, слышишь?
Господи! От теплых стен зимовья в такую лють тащиться в тайгу! При одной этой мысли я похолодел всем телом. Притаившись в спальном мешке, я все еще лелеял слабую надежду, что Максим выйдет за дверь, глянет на термометр над крыльцом и, образумившись, вернется под теплое одеяло. Он вышел за дверь, вернулся, напустив в избу седых клубов холода, но не направился к постели, а еще резвее стал одеваться. Мне оставалось лишь последовать его примеру.
Хлебнув из чайника теплой жижи, мы съели по куску разваренной рыбы, оставшейся от ужина, натянули поверх ватников маскировочные халаты и вышли на крыльцо. Морозные иглы тотчас впились в кожу, лицо сразу одеревенело и не чувствовало резких обжигов.
Над тайгой пылала широкая россыпь звезд. Побледневший в их ярком свете серп месяца повис над грядой скал, окружавших залив. Тусклые тени стлались по льду. В призрачном свете коченели деревья, заметенные сугробами. Из-под крыльца высунулись заиндевевшие собачьи морды. Собаки ошалело глянули на нас и, пошевелив посеребренными морозом ушами, сразу убрались, видимо испугавшись, что мы позовем их с собой. Айвора я не заметил около крыльца, наверное, пес надежно схоронился от мороза. Термометр над крыльцом показывал почти двадцать шесть градусов. Со стороны моря набегал порывистый ветерок. Такая резкая перемена погоды была неожиданностью. Два дня назад над Байкалом вовсю гуляли южные ветры, оплывали сосульками торосы — настоящая весна, а тут на тебе!
— Ладно! — отмахнулся от моего бурчания Максим. — Вроде к обеду должно послабнуть, а если что, заночуем у Столбов, там зимовьюшка есть. Давай на лыжи, и ходу, время не ждет!
Мы встали на лыжи и по узкой тропке, утыканной собачьим следом, двинулись от берега моря в глубину тайги. Оглянувшись в последний раз, я увидел, как мелькнул и пропал за деревьями расплывающийся огонек зимовья. А в самом начале тропы, неподалеку от крыльца, стоял Айвор. Он стоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, словно раздумывая, идти или без него обойдутся, особенно в такой мороз! Я запустил в него сучком, Айвор отпрянул в сторону и, оглядываясь на нас, потрусил к зимовью.
Максим шел впереди, проламываясь сквозь вязкую чащу; багульника и оставляя на снегу плотный след лыж. Самодельные охотничьи лыжи делаются из тонкой еловой доски, оклеенной камусом или нерпичьей шкурой. Они удивительно легки, и их почти не чувствуешь на громоздкой подошве унтов. Но ходить на них надо умеючи, и не каждый, пусть даже хороший лыжник сможет пройти хотя бы несколько километров на охотничьих лыжах. Я с первых же шагов стал кувыркаться в сугробы и взмок, прежде чем приноровился к твердому шагу Максима. Подав лыжу недалеко вперед, он чуть приподнимает мысок и под прямым углом, в коротком шаге, плотно ставит лыжу на снег. Я, как заведенный, повторял все движения Максима, но стоило на секунду отвлечься или чуть поторопиться, как мысок лыжи круто врезался в снег и я валился в сугроб. При этом ствол ружья аккуратно стукал меня в затылок.
Мы шли коридором заснеженного распадка. Крутые склоны обмелись козырьками спрессованного снега. Двигались напролом сквозь поросль мелкого осинника, по кустарнику. От густого дыхания шарф, закрывающий лицо, заиндевел и покрылся корочкой льда. Ресницы смерзлись, и глядеть приходилось как сквозь ледяные щелки. Максим часто останавливался и внимательно смотрел по сторонам. Но, насколько хватал глаз, на чистом снегу не виднелось ни малейшего намека на какой-нибудь звериный след. Неожиданно ударивший мороз словно выбил из тайги все живое. Ни птичьего вскрика над головой, ни малейшего шороха ветерка. Словно все окоченело, оглушенное внезапным лютым ударом. Казалось, что все голоса леса закристаллизовались в хрусталики и только оттепель оживит их.
Чувствовалась близость утра, но дремотный покой ночи еще цепко держался в провале распадка. Неожиданно над восточной грядой холмов тускло-оранжевой блесткой вскрылся край неба. Набегающие тени застилали блестку, но она, искрящаяся, проступала все ярче и отчетливее и, туманясь расплывчатыми краями, принимала ясные очертания зимнего солнца. Оно медленно поднималось над недвижной тайгой. Тени незаметно исчезали, и мне показалось, что в эти неуловимые мгновения дрогнули вершины сосен и лиственниц, на широких ветвях шевельнулся и неслышно осыпался снег. Последние тени ночи, сворачиваясь, прятались под склонами холмов, и, обнажая безмолвный покой морозной тайги, на землю сходило утро.
Только к полудню мы вышли, наконец, из распадка и по склону поднялись на гребень холма. Перед нами расстилался широкий провал редколесной долины. У подножия холмов громоздились выветренные скалы, похожие на утолщенные книзу столбы. Когда мы подошли к ним, Максим остановился, словно запнувшись, и посмотрел на меня с виноватой улыбкой. Я подошел к нему и сразу понял, в чем дело. Крыша зимовья под тяжестью снега обрушилась внутрь, и над сугробами сиротливо чернели развороченные бревна. Потоптавшись, Максим скинул рюкзак и присел на валун, растирая платком заиндевевшее лицо.
— Значит, так, — протянул он после долгой паузы. — Я думаю, что если пришли, то из-за этого, — он кивнул на бревна зимовья, — возвращаться резона нет. Как мыслишь, а?
Мне, конечно, не хотелось упускать случая быть участником такой необычной охоты. Но ночевать на голом снегу в такой мороз? Да еще на двоих одно одеяло…
— Чудак человек! — захохотал Максим. — Нашел о чем беспокоиться! Сразу видно, что не таежник! Еще так устроимся, что лучше, чем в избе, ночь пройдет, жарко будет, а ты о морозе! Ну, хватит разговоры разводить! — решительно сказал он. — Займись стряпней, а я сгоняю в долину, прикину там, что к чему.
Он живо приволок сухую лесину, вытоптал для костра площадку, потом сунул мне топор, подхватил карабин и, оттолкнувшись, помчался вниз по склону, оставляя за собой широкую завихренную линию. И скоро его фигура растворилась в безжизненном пространстве долины.
Солнце свалилось за крутые склоны гор. Долина потускнела и подернулась сумеречной дымкой. Увязая в сугробах, я приволок из чащи четыре сухие лесины и пару сырых. Разрубил их крупно для долгого ночного костра. Потом сел у огня; хотя дел было достаточно, силы мои уже были на исходе. Мы прошли на лыжах не меньше пятнадцати километров, и Максим прав: я еще не таежник, а жаль!