Байки забытых дорог
Шрифт:
– Вот, Сергеич, залезай под душ и намыливайся тщательно, мыла не жалея. Дёготь, он здорово убивает всякие микробы, раздражения смягчает кожные. Давай, пользуйся, не сомневаясь…
– Кузьмич, а для чего тебе – дегтярное мыло? – спросил Серый, недоверчиво обнюхивая подозрительный чёрно-коричневый брусок. – И, вообще, где такое продают в наше развитое и навороченное время?
– В деревеньках дальних продают, – охотно пояснил Паршиков. – Это старинные запасы, которые остались, наверное, ещё с советских времён. А мне оно очень помогает от перхоти…
– От
– Перхоть, она и на лысине селится, разрешения не спрашивая. Ты, Сергеевич, мойся. А я пока чайник поставлю, заварю кофейка, у дежурной разживусь коньяком, если, конечно же, повезёт…
Дегтярное мыло оказалось продуктом волшебным: острый зуд значимо притупился, а противные прыщи побледнели, прямо на глазах превратившись из ярко-красных в нежно-розовые. Минут через двенадцать-пятнадцать Серый вылез из душевой кабинки, тщательно обтёрся и, завернувшись в махровое гостиничное полотенце, прошёл в комнату.
Паршиков – выпить совсем, даже, и не дурак, был бы повод – времени даром не терял. На хлипком прямоугольном столике уже была аккуратно расстелена газета, поверх которой красовался блестящий алюминиевый чайник. Рядом с чайником обнаружилась банка с растворимым кофе, две эмалированные кружки, тарелка с крупно нарезанными кусками краковской колбасы и ещё одна тарелка – с ломтями чёрного хлеба. Чуть в стороне расположились два гранёных стакана и пузатая бутылка с греческим (местная подделка, скорее всего) коньяком.
– Давай, Сергеевич, присаживайся! – радушно предложил Кузьмич, торопливо разливая коньяк по стаканам и громко сглатывая слюну. – Выпить тебе надо – в обязательном порядке. Коньяк, он нервы очень хорошо успокаивает…
– Причём здесь – нервы? – непонимающе поморщился Серый, беря в ладонь трёхгранный стакан, до половины наполненный тёмно-бурой жидкостью, остро попахивающей давлеными клопами.
Паршиков только торопливо махнул рукой, мол: – «Потом объясню!», и коротко предложил:
– Ну, вздрогнули!
Коньяк, очевидно, делала местная сибирская ключница, разбавляя на глаз питьевой спирт обычной колодезной водой и добавляя в получившийся напиток жжёную ванильную карамель и растворимый кофе.
– Гадость-то какая! – передёрнулся Серый, ставя пустой стакан на краюшек стола, и, закурив сигарету, вопросительно посмотрел на соседа по гостиничному номеру:
– Что ты имел в виду, Кузьмич, когда говорил про нервы?
– То самое и имел! Эта сыпь твоя, она выступила – в гости не ходи – на нервной почве…
– Да, ну! Хватит заливать-то!
– Баранки ярмарочные гну! Я в этом, Сергеич, разбираюсь…. Когда в девяносто пятом (или в девяносто шестом?) рухнула пирамида МММ, я тоже весь покрылся гнойными прыщами. Причём, точно такими же, как у тебя. Ведь, все мои деньги были вложены в этого долбаного Мавроди. Да, как мальчишку тогда обвели вокруг пальца, две недели проходил с этой сыпью, чешась нещадно…. И супруга моя, Марья Ивановна, как-то, года через три после МММ, тоже близко познакомилась с нервными прыщиками. Дело было так. Разводиться я с ней надумал. Взбрело, понимаешь, в голову старую, что разлюбила она меня…. С чего взбрело-то? Хрен его знает! Практически на ровном месте…. Ага, значит, надумал. А тут, как раз, меня инфарктом шандарахнуло. Сильно так, по-взрослому. Думал, что уже всё, кранты полные. Тогда-то моя Марья сильно испугалась, и от этих переживаний вся покрылась ярко-красной сыпью…. Я, понятное дело, оклемался. И, мало того, что оклемался, так и разводиться раздумал. А, зачем, спрашивается? Раз жена так переживает за меня, значит, естественно, любит…
Серый набулькал в стаканы ещё грамм по сто двадцать коньячного напитка и приветливо кивнул собеседнику:
– Ну, за здоровье крепкое и за нервы железобетонные!
Паршиков, занюхав очередную коньячную порцию рукавом пижамной курточки, отчаянно помотал головой и, посмотрев Серому прямо в глаза, негромко спросил:
– Что, Сергей Сергеевич, небось, с утра с шефом разговаривал по душам?
– Ну, говорил, – неопределённо передёрнул плечами Серый. – Что с того?
– Да, ничего, в сущности…. Сокращают? Или – по соглашению сторон?
– По соглашению, будь оно неладно! – Серый отвёл глаза в сторону. – Только, Кузьмич, я-то совершенно не нервничал, даже не расстроился ни капли. И, вдруг, прыщи эти…. Ничего не понимаю!
– Значит, тебе только так показалось, что не расстроился! – объяснил мудрый и всезнающий начальник департамента лесозаготовок. – А организм, то есть, сознание твоё, тут же и отреагировало. Знать, это увольнение, всё же, болезненно для тебя, братец мой! Сколько ты годиков трудился-то в корпорации?
– Лет шестнадцать, наверное, – грустно вздохнул Серый. – С годичным перерывом, правда…
– А, это когда ты отъезжал в иммиграцию…. Кажется, в Швейцарию?
– В Австрию, – уточнил Серый.
– Какая разница? – искренне не понял Кузьмич, наполняя до самых краёв гранёные стаканы. – Европа, она и есть – Европа…. Ладно, сейчас жахнем – сугубо в качестве снотворного – и по койкам. Ты, Сергеич, с утра снова душ прими – с мылом дегтярным. Когда у тебя самолёт? В пять вечера? Ладно, родному Питеру передавай привет…. Ну, чтоб кризис этот финансовый закончился побыстрее!
Серый лежал на кровати, завернувшись с головой в одеяло, и – сквозь вязкую дрёму – ещё раз прокручивал в голове утренние события…
Шеф, Михаил Николаевич Яковлюк, для своих – просто – Мишель, владелец крупного пакета акций холдинга (корпорации, компании, треста, группы – тут, уж, как кому нравится) «Бумажная река», прибыл в Сёстринск в семь часов утра, первым питерским рейсом. Медленно и вальяжно спустившись по самолётному трапу, Мишель небрежно протянул Серому вялую ладошку для рукопожатия и, недобро прищурившись правым глазом, ворчливо велел:
– Ну, докладывай, Серж, как дела! Что у нас с планом, плывёт?