База-500. Смертельная схватка
Шрифт:
— Понимаю ваше беспокойство, Герлиак, — посочувствовал Бах. — Несомненно, Вахмана прислали к вам не просто так: кто–то счел необходимым держать вас и ваше подразделение под колпаком. Хотя я думаю, что таким образом мои недоброжелатели стремятся скомпрометировать моих офицеров, чтобы насолить мне. Вы же знаете о моих напряженных отношениях с руководителями СД и полиции «Остланда»? Я неоднократно ставил перед рейхсфюрером вопрос о необходимости сосредоточения всех полицейских сил и СД Вайсрутении, — от границ с Рейхом, генерал–губернаторством и Украиной и до самой линии фронта, — в одних руках с целью повышения эффективности контрпартизанских мероприятий. А то что же получается? Мы ценой неимоверных усилий и жертв закрываем Витебские ворота, а тем временем в нашем тылу нарастает
Я был несколько изумлен тем, как Бах на основе моей жалобы выстроил целую теорию заговора против его персоны. Однако получается, что я не одинок в своих подозрениях, временами напоминающими манию преследования.
Если объект интереса действительно сам Бах, то мне следует перестать беспокоиться, но бдительность терять не следует. Кому может в Берлин доносить Вахман? Если вызовы идут с самого верха РСХА, то вариантов мало. После гибели Гейдри- ха Гиммлер лично возглавил РСХА и до сих пор не выбрал преемника Гейдриха. И дело не в том, что заменить человека масштаба Гейдриха просто невозможно: скорее всего, Гиммлер не хочет упускать контроль над РСХА и упорно подбирает человека, который на посту начальника РСХА в любом случае не сможет вести самостоятельной политики. Если бы в рапортах Вахмана был заинтересован лично Гиммлер или его ближайшее окружение, то вызовы Вахмана исходили бы из Главного штаба СС. РСХА сейчас руководит не Гиммлер, а начальники управлений. А кто самая значимая фигура среди начальников управлений РСХА? До того как попасть в мое подразделение, Вахман работал в кадровом отделе гестапо. А если нити уходят дальше? Вахман до прихода в IV управление (гестапо) работал во II управлении (внутреннее СД) РСХА, то есть под руководством Олендорфа. Но Олендорф не имеет реальной власти: внутреннее СД есть внутреннее СД, они собирают информацию на всех, вплоть до высших партийных руководителей, но не могут ее использовать, ибо СД лишено исполнительной власти. А вот Мюллер… В рейхе гестапо всесильно: любого можно отправить в концлагерь под «охранный арест», о любом можно собирать информацию, ибо государственная тайная полиция, по определению, должна быть всемогуща; ее сила — в страхе, а страх только тогда становится эффективным и универсальным оружием, когда он является всеохватывающим и всепроникающим. Страх должен быть инфернален, иначе это не страх, а испуг. Испуг может преодолеть любой мужественный человек, но страх преодолеть практически невозможно. Лишь единицы способны преодолеть страх. Преодолевающий испуг становится героем, преодолевающий страх — мучеником.
Я не хочу быть мучеником. Но это к слову. А практически…
Если за всем этим стоит Мюллер, то есть шанс выжить: у меня были неплохие личные отношения с Мюллером, он в большой дружбе с моим братом. Но все это верно при условии, что за всем этим не стоит Большое Дело. А стать таким Большим Делом вполне может моя роль в операции «Марьяж».
Грустно! Очень грустно. Если со мной что–то случится, то что будет с Мартой? Даже представить страшно.
Я взглянул на часы: приближалось время ужина. За ужином надо будет прощупать Вахмана.
— Послушайте, Вахман! А зачем вы так часто ездите в Минск? — небрежно осведомился я в промежутке между свиной отбивной и кофе. — Ведь не штаб генерала Баха вы посещаете?
— Нет, штандартенфюрер, — невозмутимо ответил Вахман. — Я езжу в штаб минского СД на переговоры с Берлином. Это, кстати, отмечено в тех вызовах, которые мне присылает оберштурмбаннфюрер Штраух. Переговоры связаны с тем, что Берлину нужны мои консультации по делам, которыми я занимался до прибытия на службу в батальон «Люблин-500». Вы понимаете, штандартенфюрер, что большего я сказать не могу?
— Понимаю, Вахман, — сдержанно отозвался я. Я сделал паузу, ожидая продолжения. И оно последовало.
— Кстати, штандартенфюрер, завтра я снова должен ехать в Минск на очередной разговор, — небрежно сообщил Вахман. — Прошу вас понять, что это не моя инициатива. В книге телефонограмм у дежурного есть запись о вызове от имени оберштурмбаннфюрера Штрауха.
Тогда все нормально, — широко улыбнулся я. — Езжайте, Вахман!
Езжай, сволочь! Завтра я ознакомлюсь с содержимым потайного отделения твоего сейфа.
* * *
Поздно вечером я вызвал к себе Рудакова и Клембовского.
— Когда в здании штаба не бывает абсолютно никого? — спросил я Рудакова.
— В каком смысле? — удивился Рудаков.
— В том смысле, что коридор, в который выходят двери кабинетов, гарантированно пуст, — пояснил я.
— Во время перерыва на обед, плюс–минус пятнадцать минут, — ответил Рудаков. — Есть еще дежурный, но если он отправится на проверку караула, то останется лишь один помощник дежурного. А если он в дежурном помещении остается один, то не имеет права даже выйти в туалет.
— Клембовский! Сколько вам надо времени, чтобы вскрыть потайное отделение в сейфе? — обратился я к старому медвежатнику.
— Не больше десяти минут.
— А чтобы закрыть так, чтобы владелец сейфа не дога дался о вскрытии?
— Еще минут пять.
— Итого в нашем распоряжении пятнадцать минут, — подытожил я. — За это время мы должны изучить содержимое потайного отделения. Рудаков! Обеспечь отсутствие дежурного.
— Слушаюсь! — отозвался Рудаков и не удержался от вопроса:
— А что, собственно, происходит?
— Я думаю, когда ты увидишь содержимое потайного отделения, ты сам ответишь на свой вопрос, — мрачно усмехнулся я.
Утром следующего дня Вахман уехал в Минск. Ровно через пятнадцать минут после начала обеденного перерыва у служащих штаба я вошел в помещение дежурного. Там находился только его помощник. Увидев меня, он вскочил с места, но я движением руки оборвал его рапорт:
— Я поработаю с документами в кабинете гауптштурм- фюрера Вахмана, — сообщил я. — Выдайте мне ключ от кабинета и ключ от сейфа.
Дежурный выдал мне два ключа, я расписался в журнале выдачи и вышел в коридор. Проходя мимо кабинета Рудакова, я постучал в дверь условленным стуком. Из кабинета немедленно вышли Рудаков с Клембовским. Мы прошли в кабинет, я открыл дверцу сейфа и сказал Клембовскому:
— Прошу! Покажите, что вы не утратили своего мастерства. Время пошло.
Клембовский подошел к сейфу и прикоснулся к фирменной табличке на задней стенке. Я не уловил, что он сделал: я только увидел, как табличка отскочила и повисла на одной из заклепок. В руках у Клембовского появилась связка изогнутых кусков проволоки. Клембовский принялся засовывать их в открывшуюся за табличкой скважину. Он тяжело сопел, на его лбу выступили крупные капли пота, но он, не делая попытки их вытереть, продолжал свое дело.
Его усилия увенчались успехом: задняя дверца, казавшаяся единым целым с боковыми стенками, выдвинулась вперед и плавно отъехала в сторону, обнажая столь вожделенное для меня содержимое.
— Прошу вас, штандартенфюрер! — с плохо скрываемым удовлетворением сообщил Клембовский.
— Пять минут сорок секунд, — констатировал я, сверившись с хронометром. — Гораздо меньше, чем вы говорили!
— Солидный человек всегда имеет солидную фору, — заметил Клембовский.
Вожделенное содержимое представляло собой четыре ученические тетрадки, вложенные в сейфовые ячейки для денег и драгоценностей. Я достал первую попавшуюся и прочитал выполненную аккуратным почерком надпись на обложке: «СС-гауптштурмфюрер Рудаков». Я протянул тетрадку Рудакову: