Базалетский бой
Шрифт:
Зураб вынул из хурджини два свитка. В одном, который Русудан передала гонцам, ничего особенного не значилось. Русудан приветствовала мать, просила принять скромные подарки и беречь здоровье, сообщала о здоровье всей семьи Саакадзе. Но в другом, глубоко запрятанном в склады розово-оранжевой парчи, слишком много значилось.
В нем негодовала Русудан: «Как осмелился ты, Зураб, принудить мать покинуть безопасный Ксанский замок и переселиться на зыбкую ладью? Разве у любимой внучки Маро не сидела за скатертью княгиня Нато на главном месте? Или не ей снимали лучшие куски с шампура? Или не стелили ей атласные одеяла? Или давали ей скучать? Но если в Ксани надоело, почему, как обещала, не отбыла к Мухран-батони? Или вторая внучка, Хварамзе, прогневила ее? Не слала гонца за гонцом с просьбой пожаловать в замок? Потом, на что ей престарелая сова, которая всю жизнь приносила дому доблестного Нугзара Эристави только неприятности? Сейчас время беспокойное. Георгий готовится к большой войне не только с персами. Он решил очистить Картли от предателей. Турецкие орты янычар прибудут без пашей, беков и торбашей, всецело во власть Георгия Саакадзе. Во главе станут „барсы“ и преданные азнауры. Значит, народ не пострадает. Конечно, султан недаром подобрел. Но такое не пугает, ибо Георгий не собирается щадить изменников. В тревожное время женщинам следует находиться под крепкой защитой. Пусть дорогая мать найдет предлог избавиться от ненужных гостей. Пусть скажет: „Хварамзе, да живет она вечно, заболела“. Об этом очень просит и Георгий…»
Злобная гримаса исказила лицо Зураба. Он скомкал вощеную бумагу, потом поднес к свече, сжег, сдунул пепел за окно и проводил взглядом черные бабочки. Тщательно пересмотрев подарки, он отложил оранжево-розовую парчу: «Немолодая, потом без мужа, незачем такой одеждой украшаться! Парча больше пойдет моей возлюбленной. Да, моей! Если даже каджи преградит дорогу колдовским топором… Но придется заслужить счастье, к которому так рвусь я, преданный ей Зураб. С победой следует торопиться! А если сатана спросит: „С какой победой?“ Я закричу! „С моей!“ О нечистый, ты слишком любопытен! Напрасно Моурав-бек стремится захватить Ананури, тщетно надеется уничтожить князя Зураба и властвовать, как властвовал. Нет, несравнимо сильнее! Видно, решил кончить игру в сказочного глупца и на самом деле захватить трон Багратиони! Не бывать такому! Нет, великий Моурави, не бывать! Я лучше придумал! – Зураб ухмыльнулся. – Друг Шадиман будет мною доволен. Надеюсь, и царь царей Симон Второй тоже. Андукапар наконец перестанет рычать. Как перепугались они турок! Даже храбрый Хосро побледнел. А Иса-хан?! Только „змеиный“ князь не замедлил уверить, что турки больше повредят Саакадзе, чем ему, Шадиману».
Еще долго бушевал в ночной тиши Зураб, обуреваемый жаждой власти и мести. Но вот преданный мсахури напомнил о его повелении двум арагвинцам, прибывшим от Саакадзе, завтра с рассветом выехать в Ананури. На рассвете, добавил мсахури, он сам с пятьюдесятью арагвинцами уходит в Кахети.
– Хорошо. Не забудь повторить гонцам, чтобы Миха и его десять разведчиков без промедления прибыли сюда. И чтобы княгиня Нато каждый день со скоростным гонцом о здоровье извещала. Хурджини зашей, а первое послание, как наказано, в руки отдашь. – Зураб отложил парчу. – Спрячь в сундук, пока я о ней не вспомню. Пусть Миха такое повеление мое передаст старшему Каршенидзе: если княгиня забудет послать гонца, сам пусть посылает.
Уже ночь, как путник, нашедший золотые монеты, торопливо собирала звезды в невидимый кисет, отчего быстро светлело небо. Так почудилось Зурабу; он зевнул, растянулся на медвежьей шкуре, положил около себя меч и прикрыл глаза.
Мсахури, старательно осмотрев покои, примыкавшие к опочивальне, позвал слугу, который опустился у порога. Старший дружинник сменил у всех дверей стражу. «Не у друзей гостим», – постоянно повторял он арагвинцам и приказывал не прикрывать век, как бы глаза ни устали вглядываться в темноту.
Это не было хмурое утро, хотя и на солнечное оно не походило. Утро как утро, но Шадиман проснулся в самом радужном настроении. Хвала его серебряному терпению! Вот и ханы двинулись из замкнутого круга. Спасибо туркам – помогли. Какой непростительный промах Саакадзе в игре в «сто забот»!
Обыкновенное было утро, но почему-то Шадиман заметался по опочивальне и тут же почти упал на мутаки. Он ждал, когда влетевший, как стрела, чубукчи обретет дар речи. Но чубукчи замер с выпученными глазами и открытым ртом, тщетно пытаясь разомкнуть челюсти.
Наконец Шадиману надоело созерцать истукана.
– Начнешь разговор или прикажешь шашкой выбить из твоего фаянсового горла нужную речь?
– Го…го…с…по… све…е…тлы… кня…я…я..,
– Даю тебе минуту на поимку сбежавшего голоса, – Шадиман зачем-то перевернул песочные часы: «Странный песок! На глаза рыб похож». – Молчишь? – Шадиман схватился за шашку.
– Го…го…лос… ту…у…т ни…ни… при…и…чем, – выдавил чубукчи; и вдруг, словно из горла каменного аиста, вырвался фонтан если не воды, то слов. Захлебываясь, задыхаясь, давясь собственным языком, он визгливо выкрикнул: – Все, все завалено! Хода нет!
– Какого хода? Да начнешь ты разговор?! – и Шадиман хватил чубукчи по спине ножнами.
– Под…зе…ем…ны…ый… хо…о…д у Га…а…а…нджи…ин…ски…их во…о…о…рот…
Шадиман изумленно взирал на чубукчи. «Змеиный» князь и представить не мог, что подземный ход, прорытый марабдинцами и так тщательно охраняемый стражей, разрушен «барсами» Ростомом и Арчилом-"верный глаз" еще до переселения Саакадзе в замок Бенари.
Этот подземный ход имел исключительное военное значение, ибо соединял через Волчью лощину и непроходимый Телетский лес подступы к Тбилиси и Марабде. И вот рухнула надежда на спасительный выход из безнадежного положения. И, точно не в силах осознать случившееся, Шадиман воскликнул:
– Повтори, безмозглый чурбан, что завалено?!
– Под…земный ход! – вновь обретя дар речи, завопил чубукчи. – Там даже палке не пролезть! Пробовали копать. Три аршина откопали, дальше нельзя. Где стены? Где потолок? Камни, железо, балки – все в одну кучу смешалось… – Чубукчи вдруг осекся: уж не лишился ли князь ума? Глаза восторженно блестят и словно кому-то он посылает воздушный поцелуй!
"Да будет свидетелем мне резвый сатана! – мысленно воскликнул Шадиман. – Я восхищен! Неповторимый ход в игре «сто забот».
– Смешалось? – неожиданно ударил Шадиман рукой по столику, сбивая вазу с фруктами. «Странные плоды! На тюрбаны ханов похожи». – Глупый козел! Смешали балки, железо, камни ловкие саакадзевцы, а тупые шадимановцы день и ночь перед кучей… копьями сверкали.
Сам удивляясь своей прыткости, Шадиман, не соблюдая правил царского замка, ворвался к Хосро:
– Царевич! Надо менять ход. Саакадзе снял с доски всех коней! Игра пока за ним!
И Хосро, предчувствуя необычайное, также без всяких правил, опустился на тахту. Беспокойный взгляд его соскальзывал с хрустального кальяна на шахматную доску, раскрытую перед ним и полную тайн, потом на возбужденного Шадимана. Только что Гассан рассказал ему сон, будто Хосро хотел вскочить на коня белоснежной масти. Конь фыркнул и сбросил его прямо в дорожную пыль. Но с неба слетел Габриэл, держа под уздцы золотистого жеребца. «Не подвергай себя опасности, – поучительно сказал ангел. – О Хосро-мирза! Зачем тебе траурная лошадь, когда твой удел скакать на царском коне? О Хосро-мирза, выбирай дорогу, не взрыхленную шайтаном, а застеленную бархатом. О Хосро…»
– Мирза, – живо подхватил Шадиман, – нам предстоит испытание, если… если не найдем выхода.
Нельзя сказать, чтобы завязавшаяся беседа была веселой, но казалось – конца ей не будет. Оба собеседника не знали, как закончить разговор и как разойтись или как остаться.
Выручил Иса-хан. Он вошел, давясь от смеха: «О, он узнает остроумие Непобедимого! Это веселые шайтаны „барсы“, ибо только они способны заставить княжеских дружинников охранять котел с пилавом для жен одряхлевшего дэви. Аллах видит, хищникам сейчас незачем тревожиться: помощь турок подоспеет как раз вовремя…»