Базалетский бой
Шрифт:
– Хитрый обход врага не есть предательство по отношению к другу. Саакадзе собирался отточить меч в ананурской кузнице. Хосро-мирза, предатель иверской божьей матери, собирался водрузить знамя «льва Ирана» на колокольне ананурского храма. Шадиман собирался с помощью Арагви объединить картлийских князей, за что обещал защитить меня от Саакадзе и от «льва Ирана». И вот, спрятав улыбку в усы, я въехал в Метехи. О благочестивый Феодосий, я поступил, как мудрец. Сейчас, облеченный доверием Метехи, я знаю все их коварные планы и в силах помочь моему царю, отцу любимой мною Дареджан.
Доброжелательно кивнув князю, Феодосий пухлыми пальцами пригладил пушистую бороду. «Любимой Дареджан! – мысленно возмутился он. – А ты спроси, шакал из шакалов, кого сейчас любит Дареджан, кроме имеретинского царевича Александра?» Но вслух он елейно протянул:
– Церковь благословит твое желание помочь царю.
– Отец! – с отчаянием выкрикнул Зураб. – Если бы сам мог, разве беспокоил бы церковь?
Зурабу стоило больших усилий не схватить крест, лежащий на евангелии, и не ударить по пушистой голове архиепископа, но просительно зашептал:
– Отец! Ради святого евангелия и во имя креста пошли гонца! Теймураз объят нетерпением. И пусть тушины в пять раз будут отважнее Иса-хана, Хосро-мирзы и Исмаил-хана, владеющих вместе сорока тысячами сарбазов, – не устоять тушинам, погибнет царь! Погибнет надежда Картли-Кахети!
– Не погибнет, князь!
– Не погибнет? – Зураб еле сдерживал скрежет зубов. – А если…
– Успокойся, князь. Тушины без сигнала Георгия Саакадзе не спустятся с гор.
Некоторое время Зураб оторопело смотрел на Феодосия, одной рукой благодушно гладившего крест, а другой евангелие, потом прохрипел:
– Саакадзе верить опасно, он враг Теймураза.
– И то известно, князь. Но не о царе беспокоится Моурави: с тушинами в дружбе, боится – цвет гор погибнет. Так и сказал нам гонец, прискакавший от Анта Девдрис с просьбой не венчать Симона Второго в Мцхета на царствование… ибо недолго ждать благословенного небом часа.
– Выходит, Саакадзе посылал гонца в Тушети?
– Сам ездил… тушины просили.
– Сам? – Зураб, подобно разъяренному медведю, урчал и ерзал: – Сам?..
Точно не замечая неистовства князя, Феодосий спокойно продолжал:
– С божьей помощью! Обещал, как только укажет мечом и хитростью дорогу в Иран Хосро-мирзе и Иса-хану, подать знак к спуску в Кахети. Тушины поклялись ждать.
Зураб чувствовал, как ледяной холод подкрадывается к его сердцу. Он сжался, готовый к прыжку, и хрипло выкрикнул:
– Отец, почему сразу мне не сказал?
– Для церкови и для тебя, князь, выгоднее, чтобы не меч Саакадзе изгнал персов, а… крест святой церкови.
Зураб вскочил, рванул ворот и едва сдержал поток брани. Багровея, он сожалел, что евангелие, на котором уже лежал крест, не скребница, а то бы стоило уподобить пухлые щеки Феодосия крупу кобылы, и неожиданно взревел:
– Аминь!
Прошел час, другой. Арагвинцы нетерпеливо поглядывали на плотно прикрытые створы. Внезапно массивная дверь распахнулась, и Зураб так стремительно выскочил из базилики, что оруженосец не успел поздравить его с принятием святого таинства, а конюх подвести коня.
Примчавшись в Метехи, Зураб легко взбежал по лестнице и крепким ударом кулака приветствовал стража, не успевшего отсалютовать ему копьем.
Узнав, что Шадиман и Хосро еще не вернулись, Зураб злорадно расхохотался, залпом выпил кувшин вина, растянулся на медвежьей шкуре, положив, как всегда, рядом меч.
Не до отдыха было Иса-хану. Слишком тревожно хлопала крыльями судьба. Слишком липкой оказалась придорожная тина: засосет с конем, и сам Мохаммет не укажет, где стояло иранское войско. А Зураб? Кто из наивных может поверить в добросердечность зверя? Но – тысяча шайтанов! – он дает в проводники тысячу арагвинцев. Не тут ли кроется западня? Может, сговорился с Саакадзе вывести на незнакомую дорогу, и там их почетно встретит Непобедимый?
Бархатные подушки, мутаки, сине-белые кальяны, кувшины с шербетом и узорчатый поднос с дастарханом мало соответствовали разговору, длившемуся на персидском языке в этом грузинском дарбази уже не первый час.
– Не думаешь ли ты, храбрейший Иса-хан, что я не рискну сразиться с Саакадзе?
– Да сохранит меня аллах от подобной мысли, храбрый мирза!
– Благородные советники, доверимся Зурабу, но не иначе, как спрятав под халатами ханжалы. А если тысяча арагвинцев сильнее десяти тысяч сарбазов, тысячи марабдинцев и аршанцев… то лучше нам вступить немедля в бой с Саакадзе, чем карабкаться над пропастью, убегая от него.
– Это ли не мудрость! – польстил Шадиман. – А дальше что предполагаешь, высокочтимый Хосро-мирза?
– Две тысячи грузинских дружинников оставим в Телави для охраны Исмаил-хана и еще десять с минбашами. Позволим Исмаил-хану скрыть от нас еще десять тысяч, донесем до жемчужного уха шах-ин-шаха: «Аллах свидетель, мы поступили осмотрительно, оставив Исмаил-хану большое войско», и из пятидесяти тысяч приведем в Иран только тридцать. Выслушав о коварстве турок, «лев Ирана» сочтет своевременным предоставить нам стотысячное войско и повелит пощекотать ханжалами стамбульские пятки. Тут султан, «дельфин дельфинов», «низкий из низких», «повелитель халвы», сочтет уместным взвыть, а шах, царь царей, великий из великих, повелитель Ирана, окажется в полном неведении о наших самовольных действиях… впрочем, вызванных самовольными действиями пашей. Разгневанный султан, «средоточие рахат-лукума», «хранитель слюны верблюда», повелит пашам оставить рубеж Гурджистана. Разгневанное «солнце Ирана», властелин властелинов, повелит нам оставить турецкие рубежи и закрепить грузинские!
– Пусть святой Хуссейн отвернет от меня свое лицо, если я не догадался, что дальше. Уничтожив Непобедимого, мы примемся за приспешников его – князей Мухран-батони и Ксанских Эристави. Или истребим, или склоним их на сторону царя Симона.
– Зураба Арагвского, самого опасного из князей, советую уничтожить последним, когда его услуги станут одной ценности с выжатым лимоном.
– Ты угадал, мой Шадиман, а освобожденные горцы поспешат с благодарностью склонить головы к стопам грозного, но милостивого шаха Аббаса. И солнце Ирана засияет над мирной страной Картли-Кахети.