Бедный Авросимов
Шрифт:
– Будто ты и не знаешь, чего я люблю, - засмеялся ротмистр.
– И гостям моим будет любопытно.
И тут она опустила глаза.
"Эге!" - подумал наш герой, любуясь девушкой.
– Идемте, господа, - пригласил ротмистр, и процессия тронулась.
Вечер выдался особенный, надо вам сказать. В тесной, но гостеприимной столовой круглый стол встретил путников уже припасенной на нем семьей графинов и графинчиков, поигрывающих отраженным светом свечей, хитросплетением граней и тонов от белого до темно-вишневого.
Старые и позабытые вниманием кресла были удобны и мягки,
Еще не успели уставить стол обещанными яствами, а уж у дверей вдоль стены начали выстраиваться девушки, готовые грянуть песню.
Ротмистр Слепцов глядел на их приготовления с улыбкой. Особенно он вспыхивал, стоило только милой Дуняше посмотреть на него. Вдруг он наклонился к подпоручику:
– Все это ради вас, милостивый государь... Я хочу, чтобы вы поняли, как я к вам отношусь. То, что там, в Санкт-Петербурге, - все это вздор. Истинное здесь. Видите, как вам все рады? Вон и Дуняша, а она иной петербургской барышне не уступит, и она... Видите? И все это для вас... Как она их расставила с толком...
– Благодарю вас, - отвечал подпоручик, обводя рассеянным взглядом сборище.
– Благодарю...
– Ах, грустно мне глядеть на вас, - шепнул Слепцов, - да не горюйте, все обойдется...
Генерал очень доволен, что вы сами вызвались место указать. Будет вам снисхождение...
В этот момент подали щи. Аромат их был так силен и густ, что бледное лицо подпоручика покрылось пятнами и по горлу прошла судорога.
– Однако вас любят ваши люди, - заметил Авросимов ротмистру.
– Ах, - сказал Слепцов, - мой батюшка был человек крутого нрава, да скоро уж год, как помер. При нем им житья не было. А я человек добрый, и им со мной хорошо. Вот Дуняша, видите? Она теперь у них главная хозяйка. Я рад, что им хорошо. Они ведь тоже люди, не правда ли, сударь? А вот друзья господина подпоручика утверждают, что сие - рабство... Так ведь что понимать под рабством? Вы вот спросите-ка их: хотят они со мной расстаться? Спросите... А ведь у другого и вольный - раб, ей-богу... Однако вот и щи. Прошу вас, господа, без церемоний, - и он первый поднес ко рту дымящуюся ложку.
Остальные сделали то же самое. Теперь полагалось приступить и к вину. Ротмистр поднял рюмку. Вино заиграло на свету. Дуняша, не сводящая глаз с барина, махнула рукой, и хор повел вполголоса:
На заре, на заре
Настя по воду пошла...
"Опять Настя, - подумал наш герой, млея от вина и щей.
– Опять Настенька".
– Как они вас ублажают, - засмеялся ротмистр подпоручику.
– А как они ведут! Слышите? Эти вот, что фальцетом, плутовки. Ах, словно ниточка натянутая!..
Настя по воду пошла...
Действительно, милостивый государь, хор был ладен и чист, и высокие голоса девушек вызывали в сознании образ прозрачного ключа с прохладным бархатным дном.
Белой рученькой качнула,
прощай, матушка моя!..
И по этому прохладному дну - две быстрые тени: золотая и серебряная, две легкие тени, которых и не углядишь, ибо над ключом склонились стебли да цветы и от них тоже тени, и они тоже переплелись. А вода звенит:
...Ты прощай, ты прощай,
ты не спрашивай: "Зачем?"
Две
...Ты не спрашивай: "Зачем?"...
Тут, глядя на эту царевну, все позабудешь: и Милодору, и Амалию Петровну, и горести свои. Пой, рыбка золотая! Звени...
Под горой стоит рябина,
красны ягодки на ней
– Ешьте, ешьте, друг золотой!
– сказал подпоручику Слепцов.
– Пейте, ни о чем не горюйте. Ах, Дуняша, как она их!.. Как поют они, как поют!.. Вы и мои слова давешние забудьте, будто их и не было. Генерал Чернышев, после того как Пестеля арестовали, никак в себя прийти не мог - руки дрожали. Наливайте, пейте... Эй, вина!
Тотчас две темные молнии метнулись по комнате, забулькало вино, круглый стол сузился, и сидевшие за ним сошлись лбами и поглядели в глаза друг другу. Наш герой отчетливо ощущал прикосновение горячего лба ротмистра и холодного, влажного - Заикина.
– Вы принимали участие в арестовании Пестеля?
– спросил подпоручик, борясь со сном.
– А как же, - вздохнул ротмистр.
– Куда генерал, туда и я.
– А не боялись, что он стрелять будет?
– спросил Авросимов, надавливая лбом на лоб ротмистра.
– А вы его жалеете?
– в свою очередь полюбопытствовал ротмистр.
Под рябиной стоит Ваня,
одною его люблю!
Тут хор стих, затрепетал весь, будто ключ чудесный помутился, будто непогода какая ударила, будто ветер набежал и спутал стебли да цветы, и золото да серебро потускнело на рыбках, притихших в той темной воде, где донный ил под их плавниками всплыл вдруг, загораживая все от людских глаз.
Одною его люблю
Господи, да почему же грустно-то так? Да ты люби, люби! Радуйся! Уж коли он ждет тебя под той рябиной чертовой, так, стало быть, любит Брось ты коромысла свои дурацкие, падай в охапку к нему, цалуй! Счастье-то какое: любит! Тут одни других арестовывают, кто смел - тот и съел, а этот-то, под рябиной который, он ведь тебя любит! Ждет тебя, дуру. Чего ж ты плачешь-то?
Вино уже успело пробежаться по всем жилочкам и теперь жгло огнем.
– Не пойму я, - зашептал ротмистр нашему герою, - чего вас-то с нами послали? Вы мне всю обедню испортите. Какой он, Пестель, однако, в вашем воображении герой. Вы что, за дурака меня держите?
Авросимов глянул на Дуняшу Она и сама на него глядела, не чинясь, без скромности. "Ты одна, одна в душе моей, Дуняша!" - крикнул он про себя, но она покачала головой, да так грустно: нет, мол. Не верю.
– Запомните, сударь, - совсем трезво сказал ротмистр.
– Пестель - глава заговора, и всякое упоминание его имени с симпатией может порядочным людям прийтись не по вкусу. Уж вы, господин Авросимов, выбирайте, чью сторону держать, да чтоб об том известно было...
Выбирайте, выбирайте... Вот она и выбрала того, который под рябиной. И с матушкой попрощалась.