Беглая княжна Мышецкая

Буртовой Владимир Иванович

– Ништо-о! – стараясь приободрить друзей, проговорил веселым голосом Никита и подмигнул хмурому Еремею Потапову. Чудом выбравшийся из темницы синбирского кремля и теперь уверовавший во всесильные заговоры княжны Лукерьи, Никита осторожно потрогал под кафтаном вскользь задетое пулей рейтара левое плечо. – Ежели

перекликает атаман свое войско, знать, о новых сражениях думает! – И криво усмехнулся, вспомнил от стариков прежде слышанное: – Пообедав да перекрестившись, теперь не сунемся вторично к столу – научены крепко! [22]

22

Кто пообедав и перекрестясь, вторично сядет есть, у того крестники умирают (народная примета).

– Только бы Степан Тимофеевич побыстрее оклемался! – сокрушенно выговорил Еремей Потапов, словно и в этом, как и в побеге воеводы Борятинского, была и его существенная доля вины. – Надо же такому случиться – совсем наш верх выходил, а не уберегли казаки атамана…

– Далеко вперед вымчал на коне, неуемный! – буркнул за спиной сотника Хомутова старый Перемыслов, осуждая атамана. И тоже вздохнул сокрушенно, с тоской в голосе. – Сколь добрых людей посечено да в лапы воеводы ухвачено! Возликует теперь жадная к крови человеческой душа воеводская!

– Правда твоя, Федор. И наши вот не все здесь. Может, на другие струги, которые впереди плывут, вскочили, – согласился Еремей Потапов, не видя рядом дружка Гришку Суханова.

Федор Перемыслов держал подле себя одного сына, Ивашку, а второй, Васька, невесть где, потому и хмурился старый стрелец, поглядывая вперед.

Да со струга на струг не перескочишь, чтобы отыскать сына. Зато оба брата Пастуховы, сыновья в Самаре убитого майором Циттелем стрелецкого сотника Михаила Пастухова, рядом, гребут веслами вместе с иными самарянами, помогая парусу. Истинное положение прояснилось, когда через двое суток беспрестанного хода приблизились к устью реки Ахтушки, свернули в протоку, которая на расстоянии двух верст проходила от реки Усы около Усолья. Атаманов струг, убрав парус, повернул к берегу. Иные струги ткнулись рядом, по правому берегу протоки. С головного струга приметили конный дозор из пяти всадников, дали знак приблизиться.

И какова была радость самарян, когда в начальнике дозора они признали сотника Ивашку Балаку! Уверовав, что в Усолье пришли струги атамана Разина, а не воеводы Борятинского, Балака тут же подъехал к атаманову стругу и по сходням взбежал на палубу. Степан Тимофеевич лежал на переносном топчане, обложенный подушками, и по тугим желвакам на скулах видно было, что терзают его сердце не только муки от сознания поражения под Синбирском, но и боли телесные – на белой повязке с виска и до щеки просачивалась кровь, правда, уже не таким широким пятном, как днем раньше, и это вселило веру, что снадобья матушки Говорухи скоро вовсе поправят атаманово здоровье.

– Ты, сотник, дюже не кричи, – предупредил Ивана Балаку походный атаман Лазарка Тимофеев. – Говори ровным голосом. У батьки голова и без того звенит внутри, видишь, рублен он саблей. Сказывай, как у вас тут, в Усолье? Крепко стоите? И нет ли поблизости воеводских рейтар альбо солдат, в угон за атаманом посланных? Что слышно о конфузе под Синбирском?

Конец ознакомительного фрагмента.