Беглец
Шрифт:
Она присела на скамейку возле противного. Хотела подальше, но все остальные были сломаны.
– Зрители не хотят расходиться, – подмигнул он. – Однозначно успех.
Он откровенно стебался, но ей почему-то стало приятно. Бред какой-то.
– Так ты, правда, катаешься в поисках смешного для стендапов?
– Ну. Скорее, от депрессии спасаюсь. А это – так… пробую все средства.
– Вообще не понимаю, что такое депрессия.
Противный пожал плечами, и она уже приготовилась услышать обычное в таких случаях продолжение: «По-моему это просто неумение взять себя в руки» или ещё какую-нибудь фигню. Но тут тощий неожиданно обернулся, чуть не навернувшись со сломанной скамьи, и произнёс этим своим проникновенным голосом, от которого все мгновенно тают, как мороженое, особенно одинокие тетки за сорок:
– Тебе очень повезло, брат. Очень.
Противный даже отшатнулся. Но через секунду снова был спокоен, как удав.
– Да я знаю. Я вообще везучий.
Потом повернулся к ней и снова подмигнул.
– Про козла-то расскажешь? Хер на именинах, надо же. Никогда такого не слышал. «Зрители на стендапах бывают разные. Иногда козлы»… Звать-то тебя как, комик-гёрл?
– Сандра, – не задумываясь, выпалила она, и всё внутри обварилось кипятком.
Блин, зачем! Чтобы умирать каждый раз, когда к ней обратятся?
Но не говорить же теперь: «Ой, извините, я ошиблась».
Она уже и так израсходовала месячную дозу идиотизма.
– Сандра, – повторил противный, и она дёрнулась.
Хорошенькую пытку себе придумала. Можно мастер-классы давать по самоинквизиции.
Невыносимо. Но это бедное имя, которое Сандра, уходя, бросила вместе с кучей ненужных теперь вещей, разноцветных носков и клоунских шапок, бедное бесхозное имя как будто само выскочило из небытия и прыгнуло на язык. Не спрашивая разрешения.
Сандра тоже никогда не спрашивала. А теперь ей ни сесть, ни встать нельзя без спроса.
– Александра, значит. Мы с тобой тезки. Я тоже Александр. А ты?
– Я Егор, – с готовностью ответил тощий, протягивая противному костлявую, как у Кащея, руку.
Она вдруг подумала, что он носит всё такое тяжёлое – косуху и берцы – чтоб его не сдуло ветром.
И некстати вспомнила экскурсию в монастыре, в котором потом встретила Сандру. Ее саму туда занесло в рамках все той же борьбы с депрессией.
Женщина с постным лицом, оживлявшемся только на словах «отечество» и «враги», показывала паломникам вериги какого-то старца. Железяки общим весом в сто кило.
«А зачем он это всё на себя надевал? – спросил мальчишка из толпы. – Тяжело же».
Экскурсоводша поджала белые губы и опять зашелестела про «отечество в опасности, кругом враги». Видимо, в ее бортовой компьютер вмонтировали только один трек.
И вот сейчас, глядя на тощего в косухе, она вдруг придумала, как можно было бы ответить тому мальчишке. Зачем вериги? Чтоб ветром не унесло. Старец-то был, поди, вроде этого парня – кости да глаза.
– Егор, – усмехнулся противный. – В честь Летова что ли?
– Не, в честь прадеда.
– Прадеда-героя, который воевал?
Он кивнул на облупившегося серебряного солдата, стоявшего наискосок от сцены в окружении казенных голубых елей.
– Он был на фронте, да. Но под танки ложился не с гранатой, а исключительно с разводным ключом. Механик, золотые руки. За всю войну никого не убил, к счастью. То есть для него это несчастье, конечно, было. Стыд большой. А я рад.
– Пацифист?
– Да, я против насилия.
– А ты, вообще, кто, Егор? «Кто ты по жизни», как нам гопники в подворотнях говорили. Музыкант?
– Почти. Я поэт.
– Поэт? Понятно. Прочитаешь что-нибудь?
Противный показал подбородком на сцену. Он и её так же отправил выступать, когда она заикнулась, что пишет стендапы. И она почему-то послушалась. Тощий Егор тоже покорно вскарабкался на подмостки, сгорбился и задумался, потирая лоб – причём так сильно, что между бровями порозовело.
– Я вам, пожалуй, про Куинджи расскажу. Знаете, он был невероятно добрым человеком. Всем помогал. Если находил бабочку без крыла, то приклеивал ей бумажное. И старался не ходить по траве, чтоб не вытоптать. Ну, и людям помогал всегда, разумеется.
Егор замолчал, продолжая протирать во лбу дырку для третьего глаза.
– А стихи? – осторожно напомнил Александр.
– Да-да, конечно, – вскинулся поэт, с таким растерянным видом, будто только что проснулся и обнаружил себя на сцене-ракушке посреди незнакомой деревни.
Он откашлялся и вдруг запел. Голос у этого двухметрового существа оказался, как у пятилетней девочки. Говорил-то он обычно, правда, с очень странными интонациями, а пел – будто вообще другой человек.
Конец ознакомительного фрагмента.