Беглянка (сборник)
Шрифт:
– У меня голова отказывается это обсуждать.
– Извини.
В дверях появилась сестра-хозяйка.
– Не хочу отрывать вас от чая, – сказала она Нэнси. – Но не могли бы вы зайти ко мне в кабинет, чтобы…
Тесса даже не стала ждать окончания.
– Чтобы тебе не пришлось со мной прощаться, – объяснил она. Похоже, для нее это прозвучало избитой шуткой. – Такая у нее уловка. Всем известная. Я же понимаю, что ты меня не заберешь. На нет и суда нет.
– Дело не в тебе, Тесса. Просто у меня на руках Уилф.
– Это точно.
– Он заслуживает ухода. Всегда был хорошим мужем – в меру своих возможностей. Я дала себе клятву, что не отправлю его в лечебницу.
– Нет. Только не в лечебницу, – выговорила Тесса.
– Ох. Что за глупости я мелю.
Тесса улыбалась, и Нэнси увидела в этой улыбке то, что еще с давних времен ставило ее в тупик. Не то чтобы превосходство, но невероятную, неуместную доброжелательность.
– Ты молодец, что приехала, Нэнси. Видишь, я уберегла здоровье. Уже кое-что. А теперь лучше забеги к сестре-хозяйке.
– Не собираюсь я к ней забегать, – сказала Нэнси. – Смываться украдкой – это не по мне. Я попрощаюсь с тобой, как положено.
Теперь уже неловко было спрашивать сестру-хозяйку, что рассказывала ей Тесса, да и стоило ли спрашивать – очень уже это становилось похоже на пересуды за спиной, которые могут вызвать ответную реакцию. В таком заведении ни в чем нельзя быть уверенной.
– Но ты не уходи, пока не попробуешь мышку Элинор. Слепую мышку. Элинор этого ждет. Ты ей понравилась. И не волнуйся – я слежу, чтобы она мыла руки.
Нэнси съела мышку и похвалила. Элинор согласилась пожать Нэнси руку, а потом и Тесса сделала то же самое.
– Если он тогда еще не умер, – проговорила Тесса твердо и разумно, – почему не забрал меня отсюда? Он же обещал.
Нэнси кивнула.
– Я тебе напишу, – сказала она.
Нэнси собиралась это сделать, правда; но по возвращении домой все затмили хлопоты с Уилфом, да и вообще поездка в Мичиган осталась в ее памяти такой тревожной и в то же время призрачной, что она так и не написала.
Квадрат, круг, звезда
В один из дней уходящего лета в начале семидесятых по Ванкуверу бродила женщина; в этом городе она никогда прежде не бывала и, по собственным расчетам, видела его в первый и последний раз. Выйдя из гостиницы, расположенной в центре города, она прошла по мосту Баррард-cтрит и вскоре оказалась на Четвертой авеню. В то время на этой улице было множество лавчонок, где продавали благовония, кристаллы, огромные искусственные цветы, плакаты с изображениями Белого Кролика и репродукциями Сальвадора Дали, а также дешевую одежду из бедных, овеянных легендами стран мира – либо яркую и тонкую, либо землистую и тяжелую, как одеяло. Музыка, доносившаяся из этих лавчонок, набрасывалась на тебя и едва не сбивала с ног. Так же действовали и сладковатые, чуждые запахи, и праздное присутствие мальчишек и девчонок, точнее, юношей и девушек, которые, по сути дела, устроили себе жилье на тротуаре. Женщине доводилось слышать и читать об этой так называемой молодежной культуре, которая существовала уже несколько лет, но в последнее время, как считалось, пошла на убыль. Однако пробиваться через эту молодежную культуру, застревая в самой гуще, ей прежде не доводилось.
В свои шестьдесят семь лет женщина настолько усохла, что бедра и грудь стали почти неразличимы, но двигалась уверенной походкой, склонив голову вперед и с любопытством, если не сказать с вызовом, глазея по сторонам. Похоже, в пределах видимости находились только те люди, которые были младше ее по меньшей мере на три десятка лет.
С торжественной серьезностью, которая придавала им слегка глуповатый вид, к ней подошли парень с девушкой. У обоих волосы были перехвачены плетеной тесьмой. Женщине предложили купить крошечный бумажный свиток.
Она спросила, что в нем написано – предсказание судьбы?
– Возможно, – ответила девушка.
Парень укоризненно поправил:
– В нем мудрость.
– Ну, разве что, – сказала Нэнси и положила доллар в протянутую ей вышитую тюбетейку.
– Скажите хотя бы, как вас зовут, – добавила она, не в состоянии скрыть улыбку, которая не нашла отклика.
– Адам и Ева, – бросила девушка, пряча купюру в какую-то складку своего одеяния.
– «Адам и Ева и Щипок, – продекламировала Нэнси, – ушли к реке под вечерок…» [43]
Но парочка уже отошла, изобразив утомление и глубокую неприязнь.
Ну и ладно. Она зашагала дальше.
Я что, не имею права здесь находиться?
Ей на глаза попалась вывеска в окошке захудалого кафе. После завтрака в гостинице женщина больше ничего не ела. Часы показывали начало пятого. Она остановилась прочитать, что здесь рекламируют. «Благослови траву» [44] . На фоне этих нацарапанных от руки слов маячило неприветливое, морщинистое, какое-то слезливое существо с жидкими волосами, отдуваемыми назад со лба и щек. Волосы на вид сухие, рыжеватые. Краску для волос выбирайте на тон светлее натурального, советовал парикмахер. Ее натуральный цвет волос был темным, темно-каштановым, почти черным.
43
Первые строки детского стишка.
44
« Благослови траву» («Bless the Grass») – от песни Мальвины Рейнольдс «God Bless the Grass», наиболее известной в исполнении фолк-певца Пита Сигера и давшей название его пластинке 1966 г.
Нет, не так. Ее натуральный цвет волос был теперь белым.
Нечасто в жизни случается – по крайней мере, если ты женщина – увидеть себя вот так, без подготовки. Это видение оказалось еще кошмарнее тех снов, в которых она как ни в чем не бывало разгуливала по городу в ночной рубашке или, еще того чище, в одной пижамной куртке.
В последние десять-пятнадцать лет она, оказавшись на улице, нередко изучала свое лицо в беспощадном дневном свете, чтобы решить, какой выбрать макияж и не пора ли все же начать красить волосы. Но то, что она увидела сейчас, стало для нее ударом: она заметила не просто проблемные места, как старые, так и новые, или очередной признак увядания, с которым нужно что-то делать, но совершенно чужое лицо.
Лицо человека, которого она не знала и не хотела знать.
Безусловно, она тотчас заставила себя успокоиться, изменить выражение лица, и результат не замедлил сказаться. На сей раз она узнала в отражении саму себя. И тут же заметалась наобум в поисках нужного магазина, как будто не могла терять ни минуты. Ей требовался лак для волос, чтобы пряди не топорщились. И более яркая помада. Насыщенно-коралловая, но она сейчас стала редкостью, в отличие от почти телесной, более модной, но невыразительной розовато-коричневой. Стремление найти нужную косметику погнало ее назад (в трех-четырех кварталах она приметила аптеку), а нежелание сталкиваться с Адамом-и-Евой побудило перейти на другую сторону.