Беглянка
Шрифт:
Она вдруг подумала, что надо обо всем рассказать Кларку. По какой-то странной причине они выбрали именно это, самое сырое и тоскливое, место за городом, хотя наверняка рядом было много других уголков, где им повезло бы больше.
А может, еще повезет?
Потом она вдруг сообразила, что уже ничего не расскажет Кларку. Никогда больше не расскажет. Ей будет все равно, что с ним, или с Грейс, и с Майком, и с Джунипер, и с Блэкберри, и с Лиззи Борден. И если вдруг Флора вернется, она никогда об этом не узнает.
Второй раз в жизни она бросала все. Первый раз
В то утро Кларк особенно внимательно следил за дорогой: они уже доехали до хайвэя 401. Его озабоченность поведением машины, короткие ответы, прищуренные глаза и даже легкое раздражение из-за ее детского восторга — все это возбуждало ее. Так же как и хаос его прошлой жизни, его откровенное одиночество, его нежность к лошадям и к ней. Она смотрела на него, как на архитектора их будущей жизни, а на себя — как на пленницу, подчинявшуюся ему абсолютно и безоговорочно.
„Ты не знаешь, от чего отказываешься“, — писала ей мать в одном из писем, которые она получила и на которые не ответила. Но в те лихорадочные минуты бегства ранним утром она точно знала, от чего отказывалась, хотя весьма смутно представляла, что ждет ее впереди. Она презирала своих родителей, их дом, двор, фотоальбомы, развлечения, еду, туалет, кладовки, подземную систему для поливки газона. В своей короткой записке она написала слово „настоящая“.
Я всегда чувствовала, что мне нужна более настоящая жизнь. Не надеюсь, что вы меня поймете.
Автобус остановился в первом городе. Остановка автобуса находилась у газозаправки. Это была та самая заправка, куда они с Кларком когда-то в самом начале ездили покупать дешевый газ. В те дни их мирок состоял из нескольких городков, расположенных неподалеку, и иногда они вели себя как туристы, выбирая фирменные блюда в грязных гостиничных барах: свиные ножки, квашеную капусту, картофельные оладьи, пиво. А на пути домой они, как сумасшедшие, орали песни.
Но через какое-то время эти вылазки стали казаться пустой тратой времени и денег. Люди не сразу осознают суровые реалии жизни.
Она плакала, даже не чувствуя, что ее глаза наполняются слезами. Она заставила себя думать о Торонто, о своих первых шагах там: такси, дом, который она никогда не видела, незнакомая постель, в которой она будет спать одна. Завтра она отыщет в телефонной книге адреса конюшен, потом объедет их, найдет работу.
Ей трудно было это представить. Она сама едет в метро или в трамвае, сама ухаживает за новыми лошадьми, разговаривает с новыми людьми, каждый день живет рядом с людьми, среди которых нет Кларка.
И образ жизни, и место были выбраны именно поэтому — в них не было Кларка.
И вдруг она поняла странную и ужасную вещь: в мире будущего, который она нарисовала себе, в этом мире не было и ее самой. Она только ходила где-то рядом, открывала рот, произносила слова, что-то делала. Но на самом деле ее там не было. И самое странное, что она все-таки продолжала ехать в этом автобусе в надежде вновь обрести себя. Как сказала бы миссис Джемисон, как она сама могла бы сказать с уверенностью: чтобы самой позаботиться о себе, когда никто не глядит на тебя волком, когда ничье настроение не заставляет тебя страдать.
Но о ком же ей заботиться? Как узнать, что она все еще жива?
Хоть она и убежала от Кларка, он все еще занимал место в ее жизни. Но когда она окончательно убежит от него, убежит насовсем, что займет его место? Что или кто еще сможет стать частью ее жизни?
Она перестала плакать, но все еще дрожала. Ей было плохо, но приходилось держать себя в руках. „Держи себя в руках“, — говорил ей иногда Кларк, заглядывая в комнату, где она сжималась, пытаясь заглушить рыдания. В самом деле, ей надо было держать себя в руках.
Они остановились в следующем городе. Это был уже третий город после той остановки, на которой она села. Второй городок они проехали, а она даже не заметила. Должно быть, автобус останавливался, водитель объявлял название местечка, а она в тумане страха ничего не видела и не слышала. Очень скоро они выедут на главное шоссе и помчатся в Торонто.
И она погибнет.
Она погибнет. Что из того, что она возьмет такси, назовет свой новый адрес, встанет утром, почистит зубы и выйдет на улицу? Зачем ей искать работу, что-то есть, ездить с места на место в общественном транспорте?
Казалось, что ноги ее где-то очень далеко от тела. К коленям в незнакомых жестких брюках будто привязали железные гири. Ее тянуло к земле, как старую лошадь, которая больше никогда не поднимется.
Несколько пассажиров уже сели в автобус, шофер загрузил посылки, которые должны были забрать в городе. Женщина и ребенок в коляске махали кому-то на прощание. Здание за ними — кафе, которое к тому же служило автостанцией, — было тоже в движении. Жидкая волна прошла по кирпичам и окнам, как будто хотела растворить их. Рискуя жизнью, Карла рванулась всем своим огромным телом, отяжелевшими конечностями вперед. Она оступилась, закричала:
— Выпустите меня!
Водитель затормозил и раздраженно сказал:
— Я думал, вы едете в Торонто.
Люди с любопытством смотрели на нее, и никто не понимал, через какие страдания она прошла.
— Мне надо выйти здесь.
— Туалет есть в конце автобуса.
— Нет, нет, мне надо выйти здесь.
— Я не буду ждать, вы понимаете? Ваш багаж внизу?
— Нет… Да… Нет…
— Нет багажа?
Кто-то у нее за спиной сказал:
— Клаустрофобия, вот что с ней такое.