Беглянка
Шрифт:
Она не может быть моей матерью и моим сутенером.
Но Талант может стать началом чего-то нового.
Если он сможет переварить меня после того, как узнает всю правду о том, кто я.
— Не переадресовывай мои звонки, Соня, — говорит Талант девочке за стойкой, занятой голосовыми сообщениями.
Уайлдер отступает с нашего пути, засовывая руки обратно в карманы. Он тепло относится к своему брату, но выражение его лица становится ледяным, когда он поворачивается ко мне.
— Скажи ей, во что она вляпалась, Талант. Это единственный способ не допустить,
Мы стоим по разные стороны лифта на пути вниз, без остановок и наедине вместе благодаря обходному коду Таланта. Пришло время прояснить ситуацию, и мы оба знаем, что не можем больше продолжать танцевать вокруг правды.
— Талант, даже если я сейчас остановлюсь, это не изменит меня.
— Я могу защитить тебя.
— Ты не можешь защитить меня от самой себя. Ты сам так сказал, — я напоминаю ему о том вечере, когда он появился в моей квартире с моей любимой китайской едой, и я ему отказала, — Я такая, какая я есть.
— Я не позволю тебе саботировать то, что у нас есть, Лидия, — раздраженно говорит он. Игнорирование правды должно быть похоже на постоянную беготню.
— Почему твой брат видит, к чему все идет, а ты нет? — нет ничего, чего я хотела бы больше, чем прикрыть рот руками, чтобы сохранить реальность нашей ситуации за стиснутыми зубами. Мои руки остаются по бокам, и я говорю, — Давай, скажи мне, что меня ждет. Нам придется держать наши отношения в секрете, чтобы я не разрушила все, ради чего ты работал? Твоя семья никогда не примет меня, потому что, если Уайлдер знает, кто я, мы можем предположить, что твой отец тоже. Он назвал меня Карой, Талант.
Выдохнув, Талант закрывает глаза и нетерпеливо почесывает затылок.
— Мой брат знает о тебе все, Лидия, но он имел в виду не это. Он больше беспокоится о твоем благополучии, чем ты думаешь.
Ошарашенная, я спрашиваю.
— Что, черт возьми, это значит?
Прежде чем Талант успевает объяснить, лифт резко останавливается, и двери главного вестибюля открываются. Группа людей, ожидающих посадки в лифт, сразу узнает Таланта и прокладывает ему путь. Он жестом зовет меня идти впереди него, и масштаб этого не превосходит любого, ожидающего входа в лифт.
Словно смертельный вирус, их сплетни будут распространяться по всему зданию с беспрецедентной скоростью, и не существует вакцины, которая заткнет им рот.
Талант кладет руку мне на поясницу и следует за мной, и это все, что нужно, чтобы представить себя миру.
Я разочарована тем, что Талант сегодня приехал в офис на своем BMW, но я больше разочарована в себе, потому что мне грустно от того, что мне больше не удастся покататься на Lamborghini.
Я не узнаю себя.
Открывая передо мной дверцу со стороны пассажирского места, Талант сжимает губы, а его взгляд серьезен. Лучшего человека напугало бы его очевидное несчастье, но, видимо, я из тех людей, которые пренебрежительно относятся к BMW, потому что предпочли бы судьбоносный спор в Lamborghini.
— Расслабься,
Водитель наблюдает за нашим обменом и не задерживается достаточно долго, чтобы взять чаевые, давая Таланту достаточно места, чтобы спокойно сесть в машину. Пусть этот кусочек сплетен тоже пройдет через здание. С таким же успехом мы можем дать им что-нибудь хорошее для разговора.
— Отвези меня домой, — говорю я.
Талант водит машину, держа одну руку на руле, а другой упирается в центральную консоль с таким стилем и щегольством, что я почти требую, чтобы он забыл мою первую просьбу и пригласил вместо этого отвести меня к себе в постель. Не теперь, когда я заперта в его машине, он не отрывает глаз от дороги и полностью меня игнорирует.
Мы едем не в сторону моей квартиры или его, и я спрашиваю.
— Куда мы едем, Талант?
— Я голоден, — коротко отвечает он, — Я не ел весь день.
Мы заходим в Макдоналдс и заказываем достаточно еды, чтобы заесть наши чувства. Я не ела куриных наггетсов уже много лет и хватаюсь за свою упаковку с десятью штуками после того, как Талант роняет пакет с горячей едой мне на колени.
— Я сказала, что хочу мед и горчицу. Не медовую горчицу, — я держу крошечные чашки медовой горчицы, как боевые гранаты.
Мы слишком далеко от окна, чтобы вернуться, но все еще на стоянке Макдоналдс, чтобы исправить эту несчастную пародию. Талант засовывает соломинку в свою большую кока-колу, стонет и подъезжает на машине к входу в ресторан. Он берет у меня медовую горчицу и открывает дверцу машины, широко распахивая ее ногой, но та также быстро захлопывается обратно. Он возвращается с медом, горчицей и ванильным рожком.
— За твои проблемы, — говорит он.
Мы улыбаемся.
Мы ничего не можем с собой поделать.
И мы делим рожок мороженого по дороге на пляж.
Стоянка относительно пуста, а погода стоит идеальная: послеполуденная жара уступает место прохладному вечеру. Талант собирает наши сумки с едой, а я расстегиваю туфли, прежде чем выйти из машины босиком. Он открывает багажник и просит меня взять одеяло, которое все жители пляжного города с автомобилями держат под рукой для импровизированных поездок на пляж.
Черное платье миди — не лучший наряд для пляжа, особенно если под ним нет нижнего белья, но Талант смягчил меня ванильным мороженым, и я отпустила его. Кроме того, я пойду за этими куриными наггетсами куда угодно, одетая во что угодно.
Талант снимает куртку и кладет ее, сверху он раскладывает нашу еду и забирает у меня одеяло. Он встряхивает его, позволяя морскому бризу развернуть его в воздухе, прежде чем осторожно расстелить его на песке, чтобы мы сели. Он нелеп в своих брюках от Armani и кожаных ботинках, теперь покрытых песком, и я не могу не думать, что это та сторона Таланта, которую мало кому удается увидеть. И вот я вижу ее.