Беглые планеты (Мир и Верхний Мир - 3)

Шоу Боб

–  Вантара, ты выглядишь такой...
– Он вдруг запнулся, потому что испытующий взгляд пустых глазниц двадцати одного черепа величиной с кулачок вонзился в него подобно клинку. Ему показалось, что эти слова произносит кто-то другой, не он.
– Что происходит? Обычно ты ведешь себя как самоуверенная стерва, и вдруг - ни с того ни с сего - мы перешли на "ты", теплота и дружелюбие так и витают в воздухе. Что ты задумала?

Вантара рассмеялась и одновременно задохнулась от возмущения:

–  Самоуверенная стерва?! Это ты мне говоришь о самоуверенности? Ты, который всегда

приближается к женщине, бряцая кольчугой и размахивая перед самым носом своим фаллическим мечом!

–  Это самый превратный и...

Вантара подняла руку и растопырила пальцы, словно возведя между ними незримую преграду. Он замолк.

–  Толлер, умоляю тебя, ни слова больше! Сегодня ночью мы сняли наши доспехи и легко можем ранить друг друга. Давай примем вещи такими, какие они есть, хотя бы на час; давай выпьем вместе; давай поговорим друг с другом. Согласен?

–  Неужели человек в здравом уме способен отказаться от такого предложения?
– улыбнулся Толлер.

–  Вот и чудно! А теперь объясни мне, почему ты перестал быть тем Толлером Маракайном, которого я когда-то знала.

–  Мы опять возвращаемся к старому!

–  А мы, собственно, никуда и не уходили.

–  Но...
– Толлер смущенно посмотрел на нее, а затем вдруг свершилось невероятное - он начал свободно говорить о том, что терзало его, исповедоваться в открытой в самом себе слабости, признаваться в отчаянии ведь ему никогда не удастся стать похожим на своего великого деда. Когда Толлер описывал жуткую находку на водонапорной станции, голос его сорвался, и он испытал страх, подумав, что уже не сможет продолжать. Закончив рассказ, он снова приложился к кубку, но понял, что ему больше не хочется пить. Он поставил сосуд на скамейку и уставился на свои руки, чувствуя себя так, словно только что побывал в самой страшной передряге в жизни.

–  Бедняжка Толлер.
– В голосе Вантары звучало ласковое сочувствие. Что же тебе пришлось пережить, раз сейчас ты стыдишься вполне естественных человеческих чувств?

–  Ты хочешь сказать - стыжусь своей слабости.

–  В способности испытывать сострадание нет ничего стыдного. Сомнения, нужда в человеческом общении - вовсе не признак слабости.

Толлеру показалось, что сейчас удобный момент заделать кое-какие бреши в собственном фасаде.

–  Я могу общаться со многими людьми, - скривив губы, сказал он.
– Если они, конечно, достойны этого.

–  Не говори так, Толлер, не надо.
– Вантара поставила бокал на землю и села на скамейку, развернувшись к нему лицом.
– В общем-то ты можешь обнять меня, если хочешь.

–  Но я не...
– Толлер замолк. Вантара взяла его руки и положила себе на груди. Даже сквозь вышитую ткань кителя он почувствовал, какие они теплые и твердые. Он придвинулся поближе.

–  Только умоляю, не пойми меня неправильно, - прошептала Вантара.
– Я вовсе не пытаюсь залезть к тебе в постель - просто эта ступень человеческого общения лучше всего отвечает ситуации.

Губы ее слегка приоткрылись, приглашая к поцелую, и, словно во сне, Толлер принял приглашение, не веря, что это происходит в действительности. Ее безграничная

женственность поглотила все его чувства, и звуки празднества превратились в тихий отдаленный гул. Они с Вантарой сидели так очень долго, точно время прекратило свое течение. Может быть, прошло десять минут, а может, двадцать, а они все целовались и целовались, не ощущая усталости и не видя нужды в иной физической близости, а когда наконец отпустили друг друга, Толлер почувствовал, как его переполняют новые силы, и понял, что восстановил свою целостность. Он улыбнулся Вантаре, она ответила ему, его улыбка стала еще шире, и внезапно они оба расхохотались. На Толлера снизошли облегчение и покой, родственный тому, что следует за сексуальными утехами, только сейчас им владело более глубокое чувство, близкое к великому постоянству.

–  Не знаю, как тебе это удалось, - сказал он.
– Но аптекарь разбогател бы, сумей он упрятать подобное лекарство в склянку.

–  Я ничего особенного не сделала.

–  Неправда! Я так устал от этой древней планеты, что даже предстоящее кругосветное путешествие казалось мне скучной затеей. А теперь я снова полон сил и жду не дождусь его. Мы не сможем быть вместе там, в небесах, но я не буду спускать глаз с твоего судна, день за днем я буду следовать за тобой и даже ночью - ведь мы не станем приземляться в этих городах-могилах. Я жду этого с нетерпением. Мы можем...

–  Толлер!
– Вантара как-то странно посмотрела на него.
– Я же предупреждала: не обольщайся тем, что происходит между нами.

–  А я и не обольщаюсь, уверяю тебя, - быстро ответил Толлер, прекрасно осознавая, что лжет. Но сейчас его переполняла неизбывная уверенность, что он понимает Вантару лучше, чем она сама.
– Все, что я хочу сказать, это...

–  Прости, что перебиваю, - вступила Вантара, - но ты все-таки обольщаешься. По крайней мере по поводу одной вещи.

–  Какой же?

–  Я не буду участвовать в кругосветном перелете.

–  Как же так?
– опешил Толлер.
– Ты находишься здесь, потому что ты капитан воздушного корабля, а кругосветное путешествие - важнейшая часть всей нашей миссии. Да Шолдд просто не отпустит тебя.

Вантара чуть виновато улыбнулась:

–  Сознаюсь, я предвидела некоторые трудности, и так получилось, что моя любимая бабушка - тоже. Поэтому она дала коммодору инструкции не отказывать мне ни в одной просьбе.
– Она снова улыбнулась.
– И мне кажется, он вряд ли будет рыдать от горя, когда я заявлю о своем отказе от участия в экспедиции.

–  Отказе?
– Толлер отлично понял, что хотела сказать Вантара, но вопрос сам слетел с его губ: - И куда же ты отправишься?

–  Домой, разумеется. Я презираю этот усталый и мрачный край даже больше, чем ты, Толлер, - поэтому завтра я бегу с него и лечу обратно на Верхний Мир. И вряд ли когда-нибудь вернусь сюда.

Вантара поднялась, символически разрывая оковы притяжения Мира, и между ней и Толлером словно пролегла пропасть межпланетного пространства. Когда она снова заговорила, ее голос прозвучал так фальшиво, что Толлеру показалось, будто ему влепили звонкую пощечину: