Беглый огонь
Шрифт:
– Получи!
Я наносил удар за ударом, дробя затылочные кости, и не мог остановиться, пока не превратил все в вязкое месиво…
…Очнулся я сидящим на полу. Губы плясали в нервной лихорадке, по рукам волнами омерзения проходили судороги… А очертания комнаты расплылись, сделались зыбкими и нереальными, и я понял вдруг, что плачу… И словно где-то далеко выводил мелодию чистый мальчишеский голос: «Ускакали деревянные лошадки, пароходики бумажные уплыли…»
Я кое-как встал, взял из коробки сигарету, закурил, пытаясь удержать ее прыгающими губами, снова бессильно опустился на пол. Из меня словно вынули стержень, который держал меня столько времени. И еще – жутко хотелось помыть
Нужно уходить, и уходить чисто.
Подошел к приставному столику, разобрался с кнопками и тумблерами внутренней связи, приложил носовой платок к встроенному микрофону и произнес, стараясь сымитировать чуть сипловатый голос покойного Кулдакова, к тому же изрядно выпившего:
– Мы хорошо посидели… Дронова пропустить… – И нажал отбой.
Спустился в лифте в холл. Благоухая водочным перегаром и что-то мурлыкая под нос, благодушно взглянул на начальника охраны:
– Я же говорил, что Николаша будет счастлив меня видеть, а? Говорил?
Подмигнул ему заговорщически, прошел слегка развинченной походкой к двери. Но бдительный страж нагнал меня:
– Мне кажется, вы забыли свою папку.
– Там бумаги. Твой босс будет их и-зу-чать. Долго и тщательно. Потому что это – целая куча денег. Огромная груда настоящих зеленых денег. Монблан! Эверест! Тропики!
Охранник приоткрыл дверь, посмотрел, как я сяду в автомобиль и отчалю. Вряд ли пьяный новый русский за рулем для него в диковинку; если что и заботило сейчас стража, так это чтобы я не вписался в решетчатый забор.
От здания я отъехал недалеко. Заглушил двигатель и стал ждать. Ведь должен же начальник охраны обеспокоиться длительным и упорным молчанием шефа? Настроил приемное устройство: в оставленной на столе папке был микрофон. И не только. Услышал разговор: ага, главный привратник в сопровождении неулыбчивого «шкафа» вошел в кабинет. Вот тогда я и нажал кнопочку передатчика.
Взрыв был слышен даже отсюда. Триста граммов пластиковой взрывчатки, запрятанной между стенками деловой папки, разметали по кабинету бешеный всполох огня, способный превратить все живое и неживое в единый прах.
Глава 75
Море, казалось, замерло. Волны, играя зеленоватым отливом, плескали тихо, едва-едва. Огоньки, вспыхивая на мгновение, обтекали тело звездным дождем, и я плыл сквозь эту мерцающую влагу, словно летел, и она касалась меня легко и ласково.
Пробуждение было серым. За окном в мутном мареве – огромный город, по которому я бродил вчера без цели и смысла, тихо набираясь в каждом подходящем и неподходящем питейном заведении. Вчера мне было тошно до тоски; в душе не осталось ничего: ни радости, ни грусти. Только пустота. Словно это она, моя душа, выгорела в жарком и жадном огне, преследующем меня все эти годы, старающемся превратить меня в свое подобие… И не осталось в ней ни света, ни целебного огня, ни раскаяния. Словно она, моя душа, уже покинула тело и осталась только пустая мерная оболочка.
Как я добрался домой, я не вспомнил. Скорее всего на попутном моторе. И теперь снова утро. Ну что ж… Привычки привязывают к жизни надежней предрассудков. Пора вставать и варить кофе. Усаживаюсь в кухне с толстостенной чашкой крепчайшего густого напитка, бросаю кусочек сахара, размешиваю. Пусть в этой мерной бездушной оболочке заплещется хоть что-то горячее.
Вообще-то это совсем дурной тон: сначала пить кофе и только потом забираться под душ. Ну да дворянского воспитания я не получил и веду себя соответственно. И даже курю всегда натощак. Как Черчилль. Что еще меня роднит с этим политиком? Ну да, глупость. Когда-то сэра Уинстона чуть не пустили в распыл южноафриканские буры, как шпиона, когда он, будучи военным корреспондентом, выбрался из попавшего в засаду бронепоезда и стал командовать группой солдат, под огнем пытавшихся наладить пути. Впоследствии, впрочем, сэр и премьер былые юношеские страсти не усугублял, под пули не бросался, но им и не кланялся. И – возглавил Великобританию, бывшую в ту пору мировой империей. Стоит последовать его примеру: не кидаться под каждый паровоз и не лезть под гусеницы мирно пашущего расейского трактора, особенно если колхозом руководит генерал Петров, навроде того, что напутствовал меня при выходе из узилища. И тогда меня, верю, ждет блестящее будущее. Парохода, крейсера и броненосца. Ну и человека, разумеется. Пока же от величия у меня только считающаяся у обывателей скверной привычка курить натощак. Лучше, чем ни-чего.
Кофе выпит. Сигарета выкурена. Пора в душ. Но… Все как в хорошей сказке и плохом детективе: у меня зазвонил телефон. Подошел, трубку поднял с изрядной оскоминой, будто лимон разжевал: каких вестей мне ждать в такие поры, кроме скверных?..
Буркнул на всякий случай неразборчиво:
– У аппарата.
В ответ услышал длинную нецензурную тираду в свой персональный адрес. С поминанием почивших родственников. Возможно, и столбовых аристократов.
– Ты чего такой заведенный, Игорек? – миролюбиво вопросил я Крутова, когда тирада отгремела.
– Сиди дома, я подъеду. И выскажу тебе лично, «чего»!
– Надеюсь, обойдется без рукоприкладства? – елейно пролепетал я.
– Бить тебя поздно, – выдохнул Игорь и дал отбой.
Возвращаюсь на кухню, размельчаю зерна до полной пыли и ставлю джезве на медленный огонь. Аромат по квартире разносится райский. Сейчас придет Крутов и превратит этот рай… Ну, назовем это – «в праздник». С шутками, прибаутками и живым великорусским языком.
Звонок пропел бодрящую мелодию. Крутов вошел в прихожую, сбросил куртку, глянул на меня исподлобья. Так же молча прошел на кухню, закурил, глянул на джезве. Я подсуетился: плеснул генералу кофе.
– А покрепче есть? – наконец разлепил губы Игорь.
– Крепче не бывает.
– Бывает. Водка.
– Что-то стряслось?
– Если бы стряслось, приехал бы я к тебе чаевничать, жди.
Игорь молча взял протянутую бутылку, налил себе полстакана, выпил залпом, занюхал корочкой хлеба, крякнул:
– Вот теперь и кофейку.
– Тяжелая у тебя работа… Так и спиться недолго.
– Да?! – вскинулся Крутов. – Так это, Дрон, твоими заботами! Ты, понимаешь, взрывы в особняках химичишь, а мне достается жмуриков со стен соскребать!
– «Жмуриков»? Каких жмуриков?
– Дохлых! У Кулдакова в конторе ты навалял?
– Игорь, да я в те поры…
– Знаешь, что самое противное, Дронов? Это когда тебя начальство поутру вызывает и начинает трахать. Делая вид, что любит. Но это не самое скверное; самое скверное, это когда оно же тебя вызывает через четыре-пять часов и, глядя в стол, забирает дело. Потому что дело сие не только не моего, но и не начальственного ума! Потому что есть, видите ли, соображения! Высшие и государственные! И я, Дронов, вынужден все это дерьмо жрать, как младенчик – манную кашку, да еще и похваливать! Но самое гнусное в том, что у начальника две руки и только одна задница, сидящая в министерском кресле! – Тут Крутов выругался длинно и витиевато. – И задницу эту ему нужно удержать в упомянутом кресле! Так вот: правая рука закрывает дело, левая – показывает правой фигу и роет ямку всем ближним и дальним!