Беглый
Шрифт:
Все, что было прежде — история с Польти, Всемирная выставка в Льеже, даже судебный процесс, — изгладилось из его памяти.
На каторге он голодал, мучался от жажды, страдал физически, терпел побои.
Антуана он вздул раз в жизни — когда мальчишка, отказавшись от бутерброда с ветчиной, тайком бросил его в мусорный ящик. Бутерброд с ветчиной! Один Ж. П. Г, знает ему цену!
На каторге он не раз мечтал, сам не веря в осуществимость такой мечты:
«Иметь собственный маленький домик в провинциальном
Он выбрал провинцию, настоял на покупке дома.
«Обзавестись женой, детишками…»
Он женат, у него двое детей.
«А в воскресенье утром неторопливо прогуливаться по еще почти безлюдным улицам».
Он делал это каждое воскресенье, возвращаясь из церкви.
Однажды зубной врач обезболил ему десну, чтобы вырвать зуб» а он, закрыв глаза, вспоминал о клещах, величиной с орех, которых извлекали из ноги с помощью острого камня. От этого в мясе оставалась форменная дыра, а не пустяковая ранка.
Вот какой была та его жизнь, о которой никто не догадывался. Новая длилась уже восемнадцать лет, и ни разу Ж. П. Г, не спросил себя — счастлив он или нет.
Внезапно все изменилось. С тех пор, как он увидел Мадо на Дворцовой улице, Ж. П. Г, больше не думал о годах, проведенным на каторге. В его голове воскресли другие воспоминания, которые он считал навсегда исчезнувшими.
Воспоминания? Нет, скорее, какие-то ощущения, вслед за которыми лишь постепенно возникали зримые образы.
Так было с папиросой…
Лежа в кровати; он, вместо того чтобы заснуть, обнюхивал пальцы, которыми держал окурок и которые пропитались запахом табака. Когда-то указательный палец вечно был коричневый.
Ж. П. Г, снова видит подушку с кружевами, синие шлепанцы Мадо, другие вещи в ее спальне…
— Зашнуруй мне корсет, — говаривала она.
Мадо обожала черное шелковое белье, оттенявшее белизну ее кожи. При затянутом корсете бюст ее казался уютным гнездышком, а груди — двумя упрятанными туда драгоценностями.
Ж. П. Г, не спит, но бессонница не томит его. Иногда на образ Мадо наслаивается образ дочери, и он отгоняет видение.
Элен тоже, наверное, не спит. Он может сделать для нее только одно — притвориться, что ничего не знает.
Конечно, ее не проведешь, но она, по крайней мере, поймет…
Поймет ли? Во всяком случае, не говорить же ему с дочерью о таких вещах! Жена спит, по привычке откинув руку на подушку. Ночь душная. Изредка тишину нарушает шум проезжающей машины.
Мадо живет теперь с бывшим шофером, который старше ее и торгует сырами. Вдвоем они, вероятно, зарабатывают не Бог весть сколько. Недаром же они поселились в самой убогой меблирашке города.
На бульваре Капуцинок Мадо занимала три комнаты, окна которых частично выходили на площадь Оперы. Ж. П. Г, хорошо это помнит: однажды они с Мадо смотрели с балкона,
Ж. П. Г, задремал, но тут же проснулся с чувством стыда: во сне он вспомнил о кольцах, взятых у Мадо и проданных за две тысячи франков.
Остается одно — отослать ей деньги.
Лежа с раскрытыми глазами, он долго думает. Сделать это довольно сложно: дома деньгами распоряжается г-жа Гийом, но у них есть сбережения в банке — можно взять оттуда. К этой мысли прибавляется другая.
«Две тысячи довоенных франков — это сейчас по меньшей мере десять».
О такой сумме нелепо даже думать: он не настолько богат. Чтобы снять со счета десять тысяч франков, пришлось бы продать ценные бумаги, а они на имя жены.
Отдай он две тысячи франков — и то слава Богу!
Ж. П. Г, засыпает и пробуждается лишь утром, когда г-жа Гийом расчесывает свои уже седеющие волосы.
В отличие от предшествующих дней Ж. П. Г, сразу же одевается. Одеваясь, вспоминает об Элен и спешит вниз, чтобы увидеть ее.
Элен вся в работе и удивляется, когда отец целует ее крепче, нежели обычно, и берет за плечи.
— Довольна? — не удержавшись, спрашивает он.
Элен медлит с ответом. Она не уверена, что правильно поняла его намек. Но Ж. П. Г, твердо знает, что дочь ходила в погреб и теперь с тревогой следит за отцом.
Это для нее он притворяется, будто у него хорошее настроение. А в самом ли деле притворяется? Он ест хлеб с маслом, пьет шоколад — из-за детей у них вошло в привычку пить по утрам шоколад. Машинально закуривает папиросу, и жена устремляет взгляд на красную с золотом коробку.
Ж. П. Г, понятно, что означает этот взгляд. Накануне он сказал, что его угостили папиросой. Итак, он выдал себя.
Ну и что? Разве он не имеет права купить папирос?
Впрочем, какое это имеет значение? Сейчас все кажется не важным. Считаться надо только с некоторыми обстоятельствами. Например, с необходимостью поскорее отдать Мадо две тысячи франков.
Антуан уже в лицее. Перед уходом, около девяти, Ж. П. Г, захотелось вторично поцеловать дочь, и та смущается еще больше — мать наблюдает за ними.
Ж. П. Г, отдает себе в этом отчет. Он во всем отдает себе отчет. И тем не менее продолжает жить как бы в призрачном мире. До жены ничего не доходит. А он ничего не может ей объяснить.
Она никогда его не понимала, как, впрочем, и окружающие. У него неизменно каменное лицо, суровый взгляд, нафабренные усы и походка автомата, но спросил ли себя хоть кто-нибудь, почему Ж. П. Г, такой?