Бегом на шпильках
Шрифт:
— Мама! — я чувствую себя словно статистка в «Гориллах в тумане». — Что ты делаешь?
— У тебя все лицо в красной помаде, дорогая, — объясняет мама.
— Ой. Спасибо. (С моей стороны было бы наглостью дать ей понять, что помада не в пример лучше слюны.)
— Ну, и с кем же тебя посадили? — спрашивает она, пристально вглядываясь в схему.
— С Тони…
— Ах! Ему так идет смокинг!
— С Франни…
— Франсис Крамп! Вот кому не помешал бы чуток румян. А то выглядит как цыганка в этой своей пурпурной юбке. Даже не знаю, что Бабс в ней такого нашла, м-да, а с кем еще?
— Э-э,
— Похоже на кличку пуделя, а еще?
— С Энди…
— С братом невесты? С самим братом невесты! Какая честь! Надо будет обязательно подойти поздороваться, не видела его целую вечность, да и неудивительно — со всеми этими его неприятностями: и с помолвкой, — жалко-то как! — и с работой. Он, вроде, всего неделю как вернулся, дорогая, ты просто обязана поблагодарить Джеки, думаю, и открыткой, и по телефону, — так будет правильней, но только не завтра, завтра ей будет не до того, подожди до понедельника, как считаешь, в понедельник будет в самый раз? Да, точно, в понедельник будет в самый раз, второй день после свадьбы дочери всегда сплошная суета, хотя вот я так уверенно говорю, но мне-то откуда знать…
Если вы до сих пор не догадались: моя мама имеет привычку размышлять вслух. Причем без остановки. Подозреваю, это все от жизни в одиночку, но понять такое куда проще, чем принять. Так что когда тамада велит «леди и джентльменам, мальчикам и девочкам» рассаживаться по своим местам, я оказываюсь самой послушной.
Стулья украшены зимними розами. Белые розы в январе. Нахожу свой, когда никто из гостей еще даже не подошел к столам. Проверяю гостевые карточки по обе стороны. Тони — слева от меня, человек-пудель — справа. Франни посадили рядом с Тони — все равно, что выдать пироманьяку паяльную лампу. Я изучаю меню (которое давно знаю назубок, так как Бабс посвятила ему времени не меньше, чем каллиграфы — Великой хартии вольностей), когда соседний стул вдруг выдергивается из-за стола и на него опускается молодой мужчина в белом пиджаке и жатой черной рубахе. Я поднимаю глаза, неуверенно улыбаюсь, — и он кивает в ответ, всего один раз.
Прикрывшись меню, наблюдаю за Энди. Тот перегнулся через стол, выслушивая монолог Франни.
Глаза Тони вспыхивают.
— Кого я вижу! Андерс! — рычит он, врезаясь в болтовню Франни, будто нож в масло. — Как поживаешь? Пестренько тут сегодня!
Энди — раздражающе загорелый — поднимает руку и широко улыбается.
— Рад тебя видеть, Тони, — говорит он. — Потом обязательно поболтаем! — Он подмигивает мне, изображает губами что-то вроде: «Привет, Натали», — и снова поворачивается к Франни.
У него, может, память и избирательная, но зато у меня — нет. Двенадцать лет назад, когда нам с Бабс было по четырнадцать, наши старшие братья были закадычными друзьями. У них имелось много общего: например, патологическое желание сделать жизнь своих сестер невыносимой. Нужны примеры? Когда мы с Бабс шли выгуливать Кальсошу, их ретривершу, Тони орал на всю округу: «Андерс, гляди-ка! Три сучки идут!» Или когда моя мама как-то предложила подвезти Энди домой, а я начала петь в машине, Тони потом сказал: «Андерс говорит, ты поешь как гиена».
Было и еще много чего.
Разглаживаю салфетку на коленях. Тони отвлекся на маленький одноразовый фотоаппарат, — один из тех, что любезно разложены на каждом столе, дабы гости могли запечатлеть свой собственный праздник. Он снимает обертку и съезжает по стулу вниз до тех пор, пока его рука не свисает до пола, как у орангутанга. Затем, как бы ненароком, наклоняет объектив так, чтобы тот нацелился прямо под юбку Франни.
— Тони, нет! — шепчу я, стараясь не захихикать. — Пожалуйста, не надо, ты же ее знаешь: она тебя по судам затаскает.
Вокруг голубых глаз Тони собирается сеточка морщинок: он не выдерживает — и взрывается смехом. После чего выпрямляется и мягко подталкивает меня кулаком в бок.
— Да я тебя дразню, балбеска! — ухмыляется он. — Видела бы ты сейчас свою физиономию. Класс!
Тони (тридцать в этом году) как непоседливый ребенок: сладкое и похвалы ему только во вред. Я закусываю губу и украдкой кошусь на гостевую карточку человека-пуделя. Затем легонько постукиваю его по плечу:
— Прошу прощения, Крис, не могли бы вы передать мне воду?
Крис, вдавливая окурок прямо в кремовую скатерть, медленно поворачивается и смотрит на меня. Мое сердце спотыкается на ровном месте. Надо быть либо остроумнее, либо вообще невидимкой. У этого парня лицо падшего ангела. Густые темные волосы, стильная щетина, мрачные карие глаза и широкий рот с припухлыми губами. Моя мама описала бы его так: «Вот кому не помешала бы бактерицидная ванна». Что до меня, то я, не задумываясь, влезла бы туда вместе с ним. Он чуть опускает взгляд, — на мою грудь, — потом снова поднимает глаза, лениво скользит взглядом по моей карточке и нарочито растягивает слова:
— Да, наверное, я мог бы передать вам воду.
Дотягивается до бутылочки «Перье» и наливает.
— Спасибо, — бормочу я, проклиная маму за то, что выучила меня хорошим манерам.
Крис откидывается на спинку стула, даже не думая улыбнуться. Я хватаю стакан, но — меня все еще оценивают, словно какую-то подопытную крысу, — чувствую, что не могу пить. Только собираюсь сделать маленький глоток, как он наклоняется ближе и говорит:
— Классные губы — такими только в рот брать.
Едва не прокусываю хрусталь. Какое-то мгновение мой мозг барахтается в невесомости, но затем, непонятно откуда, ответ выплывает сам собой:
— Жаль только, что вам-то уж точно не перепадет.
Несусь наверх: затянуться сигаретой и прийти в себя. Щелкая зажигалкой, чувствую, как дрожит рука. Нельзя же всегда говорить то, что думаешь. И что такой хлыщ, как Крис, делает на свадьбе у Бабс? Свадьбы — это не то место, где знакомятся с темноволосыми секс-машинами. (Я ведь так и знала, что меня оградят от итальянцев.) На свадьбах знакомятся с плешивыми Кейтами, которые носят дешевые распродажные галстуки, работают в маркетинге и хохочут над своими же тупыми шутками.