Бегом с ножницами
Шрифт:
Доктор Финч повторил:
— Обещай, что никогда и никому об этом не скажешь.
Ты пытался свести счеты с жизнью, а мать тебя нашла и отвезла в больницу. Понял?
Я кивнул:
— А в школу ходить не придется?
— Пока нет, — ответил он.
— Хорошо. — Я положил голову на спинку сиденья.
Проснулся я оттого, что потная женщина с желтыми волосами пыталась что-то всунуть мне в рот. Но это произошло гораздо позже.
Она оказалась медсестрой. Это выяснилось, когда она произнесла:
— Я медсестра. Ты в больнице. Нам нужно
Разумеется, я не хотел умереть. Я просто очень хотел спать. Когда я попытался заснуть, она меня снова ущипнула за руку, продолжая пихать в рот какую-то пластмассовую гадость. Я подавился, глаза наполнились слезами, а она продолжала попытки очистить мой желудок.
Я снова провалился в сон.
Когда я проснулся в следующий раз, оказалось, что я лежу в постели и никто больше не пытается причинить мне боль. В комнате было окно, но глаза открыть не удалось. Веки оказались слишком тяжелыми — словно свинцовы-ми. Казалось, что на глаза давит сам свет, заставляя держать их закрытыми.
— Привет, — произнес рядом с кроватью чей-то голос.
Он звучал близко, но его обладатель не стоял надо мной.
— Ты проснулся? — Голос принадлежал мужчине.
Я посмотрел туда, откуда он шел, и увидел голого человека в зеленом остроконечном праздничном колпаке: скрестив ноги, он сидел на соседней кровати. Реализм моего сна производил впечатление. Отчетливо виднелись даже черные волоски над коленными чашечками.
— Я Кевин, — представился человек.
Комната постепенно проникала в мое сознание — лампы дневного света над головой, серый металлический шкаф у противоположной стены, решетки на окнах. Я начал понимать, что это не сон. Попытался сесть, но грудь словно придавило свинцовой плитой — не шевельнешься.
Голый человек в остроконечном колпаке подошел к моей кровати и остановился. Член его болтался в нескольких дюймах от моей руки, и я испытал острое желание схватить его — в качестве теста на реальность происходящего.
— Ты, что ли, пытался наложить на себя руки, а? — Он почесался. — Пить хочешь?
И тут я все понял. Очевидно, я в сумасшедшем доме. Пришло смутное воспоминание о процедуре чистки желудка.
Нечто подобное со мной происходило, когда мне было шесть лет. Я съел воскового Санта-Клауса с рождественской елки, и пришлось срочно везти меня в больницу в Спрингфилде. Так что второй раз в жизни подобие Санта-Клауса оказывалось причиной моего болезненного состояния и необходимости определенных медицинских процедур. Я кивнул.
Он отошел от моей кровати, открыл дверь и крикнул куда-то в коридор:
— Новенький проснулся и хочет пить!
Через несколько секунд появилась сестра. На подносе она несла маленький бумажный стаканчик.
— Как ты себя чувствуешь? — Вопрос прозвучал неожиданно резко.
— Устал.
— Неудивительно, — заметила она. — Если проглотить полфлакона валиума и полбутылки виски, то сразу устанешь.
Казалось, медсестра настроена враждебно. Тем не менее она протянула мне стаканчик с чуть теплой водой.
Я проглотил ее одним глотком. Вода отдавала ржавчиной. Потом я спросил:
– Где я?
— Ну, начнем с того, что ты жив. — Она обернула вокруг моей руки манжету и начала мерить давление. — Полагаю, это плохая новость. А хорошая новость заключается в том, что ты в больнице, где тебе могут по-настоящему помочь.
Она посмотрела на Кевина:
— А ты сними колпак и надень на себя что-нибудь.
Она ушла, а Кевин надел больничный халат и наклонился ко мне:
— Сестры и доктора — они здесь все ненормальные. Он заметил, что я смотрю на колпак, который все еще торчал на его голове, и, снимая его, рассмеялся:
— Они тут устраивали небольшую вечеринку по поводу дня рождения одной девицы. Ей исполнилось что-то около миллиона с небольшим. А сестра — черт с ней, пусть говорит.
Мне удалось сесть, хотя в голове отчаянно стучало.
— Что это за больница?
—Дурдом. — Он состроил сумасшедшую гримасу. Мне захотелось пройтись чтобы хоть немного проветриться. Я срочно нуждался в свежем воздухе.
— Где здесь выход? И где можно пройтись?
Он засмеялся:
— Ты отсюда не выйдешь. И не пройдешься. Это закрытая палата, детка.
«Ну, хоть не школа», — подумал я.
Кевин сказал, что он сидит здесь, потому что хотел покончить счеты с жизнью.
— Правда? — удивился я.
Он кивнул.
— Почему?
— Потому что жизнь — дерьмо, — объяснил Кевин. — Родители заставляли меня ходить в школу, которую я ненавидел. Заставили жениться девушке, которую я не люблю. Такое чувство, что вся моя жизнь, в девятнадцать лет, уже расписана и разложена по полочкам. Она мне попросту опротивела. Все опротивело. Понимаешь?
Все к черту.
— И ты хочешь умереть? — спросил я.
Он подумал.
— Сейчас, в данную минуту, — нет.
Потом спросил:
— А ты из-за чего сюда попал?
Мне стало стыдно. Он казался таким откровенным, а я не имел права сказать ему правду. Поэтому я коротко произнес:
— Школа. Ненавижу школу.
— Восьмой класс, что-нибудь в этом роде?
— Седьмой. Я два года сидел в третьем.
— Черт возьми, не так плохо. Только начало старших классов. Совсем плохо не может быть.
Я хотел рассказать о безупречной девчонке Косби, но вдруг понял, что это недостаточный повод, чтобы угодить в психбольницу. Хотел рассказать о Нейле Букмене, о том, как я его люблю, как хочу быть все время с ним рядом, а школа лишь стоит на дороге. Хотел рассказать, как у мамы съезжает крыша и я постоянно за нее волнуюсь. Хотел сказать, что попал сюда вроде как на каникулы. Только я не имел права рассказывать о том, как сюда попал. Это была тайна.
Следующие несколько дней мне пришлось лгать, сохраняя секрет. Во время сеансов групповой терапии, когда мне надо было осознать свои суицидальные наклонности, я старался изо всех сил.