Бегущая могила
Шрифт:
— Привет там!
Из дома вышел пожилой мужчина и теперь стоял, опираясь на трость красного дерева, на вершине каменных ступеней, ведущих к входной двери. На нем была рубашка под твидовым пиджаком и сине-бордовый полковой галстук Гренадерской гвардии. Рядом с ним стоял невероятно толстый желтый лабрадор, который вилял хвостом, но, видимо, решил дождаться, пока новоприбывший поднимется по ступенькам, а не спускаться, чтобы поприветствовать его.
— Не могу больше спускаться по этим чертовым ступенькам без посторонней помощи, извините!
— Нет
— Как поживаете? — сказал Грейвс, пожимая руку. У него были густые седые усы и немного неправильный прикус, слегка напоминавший кролика или, если быть совсем уж недобрым, стандартное олицетворение придурка из высшего общества. Глаза, моргавшие за линзами его очков в стальной оправе, были молочно-белыми от катаракты, а из одного уха торчал большой слуховой аппарат телесного цвета.
— Входите, входите… сюда, Гунга Дин, — добавил он. Страйк воспринял последний призыв как приглашение не к себе, а к толстому лабрадору, который сейчас обнюхивал подолы его брюк.
Полковник Грейвс шел впереди Страйка по большому холлу, громко стуча тростью по темным полированным половицам, а пыхтящий лабрадор шел позади. Викторианские портреты маслом, на которых, Страйк не сомневался, были изображены предки, смотрели сверху вниз на двух мужчин и собаку. Это место обладало старинной, безмятежной красотой, усиливаемой светом, льющимся через большое витражное окно над лестницей.
— Красивый дом, — сказал Страйк.
— Мой дед купил. Пивократия. Пивоварни уже давно нет. Грейвс Стаут, слышали о таком?
— Боюсь, что нет.
— Прекратил свою деятельность в 1953 году. До сих пор в погребе хранится несколько бутылок. Отвратительное пойло. Отец заставлял нас пить его. Основа семейного состояния и все такое. Вот мы и пришли, — сказал полковник, пыхтя не хуже своей собаки, и толкнул дверь.
Они вошли в большую гостиную с домашним уютом высшего класса, с глубокими диванами и креслами из выцветшего ситца, с витражными окнами, выходящими на великолепные сады, и собачьей лежанкой из твида, на которую лабрадор плюхнулся с таким видом, будто он вымотался за этот день.
Три человека сидели вокруг низкого столика, уставленного чайными принадлежностями и, похоже, домашним бисквитом “Виктория”. В кресле сидела пожилая женщина с тонкими седыми волосами, одетая в темно-синее платье с жемчугом. Ее руки так сильно дрожали, что Страйк подумал, не страдает ли она болезнью Паркинсона. На диване бок о бок сидела пара лет сорока. Лысеющему мужчине тяжелые брови и выдающийся римский нос придавали вид орла. Его галстук, если только он не притворялся тем, кем не является, что Страйк считал маловероятным в данном контексте, свидетельствовал о том, что когда-то он был королевским морским пехотинцем. Его жена, пухленькая блондинка, была одета в розовый кашемировый свитер и твидовую юбку. Ее русые волосы были завязаны бархатным бантом — такой прически Страйк не видел с восьмидесятых годов, в то
— Жена, Барбара, — сказал полковник Грейвс, — наша дочь, Филлипа, и ее муж, Николас.
— Доброе утро, — сказал Страйк.
— Здравствуйте, — сказала миссис Грейвс. Филлипа лишь кивнула Страйку, не улыбаясь. Николас не издал ни звука, не сделал ни одного жеста в знак приветствия.
— Присаживайтесь, — сказал полковник, жестом указав Страйку на кресло напротив дивана. Сам он с облегчением опустился в кресло с высокой спинкой.
— Как вы пьете чай? — спросила Миссис Грейвс.
— Крепким, пожалуйста.
— Хороший человек, — рявкнул полковник. — Не переносит слабый чай.
— Я сделаю это, мамочка, — сказала Филлипа, и действительно, руки миссис Грейвс так дрожали, что Страйк решил, что ей лучше не иметь дела с кипятком.
— Торт? — спросила неулыбчивая Филлипа, передав ему чай.
— Я бы не отказался, — сказал Страйк. — К черту диету.
Как только все были обслужены и Филиппа снова села, Страйк сказал:
— Я очень благодарен за возможность поговорить с вами. Я понимаю, что это нелегко.
— Нас заверили, что вы не завзятый искатель скандалов, — сказал Николас.
— Приятно слышать, — весело сказал Страйк.
— Не обижайтесь, — сказал Николас, хотя его манера была манерой человека, который не особенно возражает против оскорблений и даже может гордиться этим, — но мы посчитали нужным проверить вас.
— У нас есть гарантия, что нас не затаскают по таблоидам? — спросила Филиппа.
— Вы, кажется, имеете привычку появляться там, — сказал Николас.
Страйк мог бы указать на то, что он никогда не давал интервью прессе, что большая часть вызванного им журналистского интереса связана с раскрытием уголовных дел, и что от него практически не зависит, заинтересуется ли пресса его расследованиями. Вместо этого он сказал:
— В настоящее время риск интереса со стороны прессы незначителен или вовсе отсутствует.
— Но вы думаете, что все это может быть затянуто? — Филиппа надавила на него. — Ведь наши дети ничего об этом не знают. Они думают, что их дядя умер естественной смертью.
— Это было так давно, Пипс, — сказала миссис Грейвс. Страйк подумал, что она, похоже, немного нервничает из-за своей дочери и зятя. — Прошло двадцать три года. Алли сейчас было бы пятьдесят два, — добавила она тихо, ни к кому не обращаясь.
— Если мы сможем помешать другой семье пройти через то, что прошли мы, — громко сказал полковник Грейвс, — мы будем очень рады. У каждого есть обязательства, — сказал он, бросив на своего зятя взгляд, который, несмотря на его затуманенные глаза, был острым. Резко повернувшись на стуле, чтобы обратиться к Страйку, он спросил: — Что вы хотите знать?
— Что ж, — сказал Страйк, — я хотел бы начать с Александра, если вы не против.
— Мы в семье всегда называли его Алли, — сказал полковник.