Белая бабочка
Шрифт:
Директор музеев вел разговор с Нигоффом выйдя из-за стола:
— Могу вас обрадовать, герр Ннгофф, император высочайше разрешил купить тиару. Сегодня будет назначена экспертиза ученых. Профессор археологии Якоб Регль и его коллеги должны подтвердить подлинность тиары. Простите, одну минуту…
Он подошел к телефону и снял трубку:
— Сорок восемь двадцать два.
…В то же мгновенье в небольшом особняке на Фридрихштрассе раздался телефонный звонок. Никто не подходил к аппарату. В доме не было никого, кроме хозяина — профессора Регля, а он, раскуривая сигару, покачивлся в кресле-качалке, увлеченный спором со своим гостем, шагавшим по кабинету из угла в угол.
С молодым русским археологом Лаврентьевым профессор Регль познакомился несколько лет назад, на раскопках афинского акрополя. Когда начались работы в Эосе, которые вел Лаврентьев, профессор искренне сожалел, что из-за болезни не может отправиться в район Южноморска. Но он пристально следил за археологическими розысками в Эосе.
Немец очень обрадовался визиту Лаврентьева, заехавшего по дороге из Парижа в Берлин, чтобы несколько дней поработать в этнографическом музее.
Однако, если бы сейчас в кабинете Регля присутствовал кто-нибудь третий, он бы решил, что, начавшись с радостных приветствий, встреча хозяина с гостем кончится полным разрывом.
Явно волнуясь, не замечая, что погасла сигара, профессор Регль говорил:
— Вы мой желанный гость, но интересы науки превыше законов гостеприимства. Я должен заявить вам, дорогой коллега, вы копаете Эос с закрытыми глазами. Вы находите там чудеса эллинского гения и не хотите снять перед ними шляпу.
— Нет, герр профессор, это совсем не так. — Лаврентьев стал прямо против кресла-качалки. — Вместе с вашим великим Винкельманом я готов плакать от восторга при виде творений эллинского искусства…
Регль саркастически улыбнулся:
— Плакать — и отрицать, что греки принесли культуру в Эос и другие колонии.
— Разве я отрицаю! — уже едва сдерживая себя, воскликнул Сергей Иванович. — Но, копая Эос, я хочу установить, что заставляло древних эллинов покидать родные места, рискуя жизнью плыть за море и поселяться на чужих берегах. Что вы на это ответите, дорогой профессор? Как говорил Шиллер, der langen Rede kurzer Sinn [3] .
— Извольте. — Регль наконец раскурил сигару. — Национальное честолюбие эллинов.
3
Краткий смысл длинной речи.
— Общие слова, — буркнул Лаврентьев.
— Могу расшифровать… Священная миссия верных служителей культа Аполлона. Новизна мест… Радость удач… Неистощимое стремление проникать вдаль, втягивать в орбиту эллинского мира далекие берега с неведомым населением…
Лаврентьев досадливо поморщился:
— Я был бы смешон, отрицая духовные факторы. Но не это причины. Эллины шли за зерном и мясом, за рыбой и рабами. И они получали их в Эосе в обмен на свои товары. Значит, скифское общество уже было зрелым. Воленс-ноленс, перед судом истории действительны только факты. И то, что я нахожу и Эосе, меня еще раз убеждает — вы заблуждаетесь, мой уважаемый оппонент.
— К счастью, я в хорошей компании: Рашетт… Мейер… Курциус… Светила науки.
— К сожалению, — уже совершенно спокойно отвечал Сергей Иванович, — эти светила писали о давней греческой колонизации, а имели в виду оправдание современной.
— Нет, дорогой мой гость, — замахал рукой Регль, — это уже не наука, а политика. Увольте! Никогда ею не занимался.
Лаврентьев собрался возразить, но ему помешал настойчивый звонок телефона. На этот раз он был услышан. Профессор извинился и вышел в соседнюю комнату.
Вскоре он появился на пороге кабинета, держа трубку на длинном шнуре и продолжая разговор.
— Более удобный случай трудно найти. У меня теперь в гостях наш русский коллега Лаврентьев, большой знаток античных и скифских памятников. Надеюсь, он не откажется от участия в экспертизе. Герр директор, завтра мы у вас будем.
Повесив трубку. Регль немного помолчал и, предвкушая эффект от сообщения, которое он сейчас сделает, обратился к Лаврентьеву:
— Дорогой друг, я узнал сейчас необычайную новость. Наш королевский музей приобретает тиару Пилура.
Лаврентьев вскочил:
— Как Пилура? Откуда?
— Представьте себе, она найдена на юге России.
— А попала в Берлин?
— Герр Лаврентьев, не все ли равно, где хранится находка?
— Не все равно, — резко ответил Лаврентьев. — Как ученый я, конечно, очень рад находке, но как русский человек — глубоко огорчен.
Заметка в старой газете
В петербургских парках смолкали соловьи. Наступало летнее затишье птиц. На жасминных кустах набухали почки. Воздух, казалось, был настоен на душистой ночной фиалке. Но вечера еще были прохладные. С залива на город наползал июньский туман.
Мистер Пирпонт Дюран страдал от насморка. На прием к германскому послу графу Пурталесу он взял с собой пузырек с нюхательной солью.
Над зданием посольства по случаю двадцатипятилетия восшествия на престол Вильгельма II, короля прусского и императора германского, были подняты флаги.
Пурталес, только что принявший поздравления послов и дипломатов, улучил время для разговора с нью-йоркским банкиром, собиравшимся в Берлин. Они уединились в углу гостиной.
Посол, рассыпаясь в любезностях, осторожно пытался выведать, доволен ли мистер Дюран поездкой в русскую столицу, каковы ее результаты. Банкир был не менее любезен, но все больше жаловался на июньские туманы, холод, на свой насморк и, словно в подтверждение, то и дело доставал из жилета пузырек с солью.
Граф, досадуя, подумал, что для депеши в Берлин из этого разговора вряд ли что-нибудь пригодится. Не станет же он сообщать, что американец как бы между прочим, но дважды спросил его — не знает ли посол, за сколько куплена в Берлине тиара царя Пилура.
На банкет Дюран не остался: нужно было собираться в дорогу.
Из Петербурга банкир увозил несколько редких вещей. Но он надеялся, что главное приобретение впереди. Американец ехал по горячим следам, которые, начинаясь от магазина петербургского антиквара Альфонса Францевича Фельже, вели в германскую столицу.