Белая борьба на северо-западе России. Том 10
Шрифт:
Разъезды упомянутого выше полка уже в следующую ночь появились у нашей передовой заставы и начали нас обходить с правого фланга. Опасность обхода была тем более велика, что вольный эскадрон Энгельгарда не выполнил своей задачи наблюдения за пространством между русским отрядом в Шлампене и отрядом Эйленбурга, стоявшим на 15 верст северо-западнее, поэтому когда этот отряд без достаточной разведки означенного эскадрона продвинулся южнее, то наткнулся на засаду.
Ввиду полной неустойчивости всего положения выдвинувшихся до Туккума ландесверных частей, майор Флетчер решил молниеносным ударом нагрянуть на Митаву и взять ее врасплох, не дожидаясь подхода с запада вдоль железной дороги Железной дивизии Бишофа. В ночь с 17-го на 18 марта походная колонна добровольческих частей выступила из Туккума, имея в голове русский отряд.
У водяной мельницы Малеймуйже, в 10 верстах южнее Шлампена,
В этом бою был убит только что поступивший к нам в Виндаве поручик Шлосман и тяжело ранен штабс-ротмистр Рымша.
Засим русский отряд был направлен на восток к Кальнецемскому мосту через реку Курляндскую Аа заслоном и имел здесь на следующий день продолжительный бой с укрепившимися в старых окопах военного времени большевиками. Защищаемая, таким образом, с фланга и тыла, колонна ландесвера могла ускоренным аллюром продвинуться прямо на Митаву. В шести верстах от Митавы произошел небольшой бой, но в общем большевики, охваченные паническим страхом, бежали, оставив в Митаве массу имущества и санитарный поезд. Единственное, что они успели сделать, – это арестовать заново и вывезти массу интеллигентных заложников. Следующая ночь была чрезвычайно холодная, и заложников вели пешком по мерзлому шоссе в той одежде, в которой их застали. Многие старики и старушки не выдержали и падали на пути; их приканчивали выстрелами и прикладами. Очень немногим удалось в пути бежать и скрыться в лесу. Остальные в неимоверно истощенном состоянии, пройдя 40 верст без остановок, были брошены в рижские тюрьмы. Здесь свирепствовал сыпной тиф, и немедленно интеллигентные женщины из числа заложников были назначены на работу – стирки белья тифозных больных.
После взятия Митавы первый день прошел спокойно. Производилась чистка города и разыскивались многочисленные трупы расстрелянных большевиками, которые, едва зарытые в землю, заполняли дворы и сады вокруг губернской тюрьмы.
Однако положение города оставалось весьма критическим. Он был взят налетом. В тылу на западе от Митавы находились большевистские войска, отступившие от Альт-Луца и Доблена, под давлением Железной дивизии и латышей. Положение этих частей было бы безвыходным, если бы имелось больше добровольческих частей для окружения их; теперь они, охваченные паникой, ринулись в юго-восточном направлении через город Бауск к Западной Двине, но до того момента, когда определилось направление их отступления, они представляли серьезную угрозу Митаве. Отколовшиеся от большевистских сил банды долго еще мешали сообщениям между Митавой и Туккумом, где оставлен был весьма незначительный гарнизон, находившийся под угрозой нападения со стороны Шлока.
Действительно, большевики произвели нападение на Туккум с востока. Гарнизон города состоял из 35 штыков сборной команды и 50 человек саперной роты Штромберга. Большевики заняли высоту, господствующую над городом с севера, и поставили один пулемет. Случайно один из саперов выстрелил в направлении наступавших ружейной гранатой. Граната разорвалась в 20 шагах от пулемета с присущим ей треском, но без дальнейшего вреда. Прислуга большевистского пулемета сразу прилегла, а затем бежала, бросив пулемет. Саперы с криком «Ура!» бросились на высоту, захватили пулемет и повернули его на бегущих большевиков, после чего последние туда больше не возвращались.
На второй день после взятия Митавы большевики неожиданно повели наступление на город с востока, подойдя к самому предместью с двумя бронированными поездами и несколькими броневиками.
Вызванные по тревоге пулеметная и пехотная роты прибыли к шоссейному мосту и, перейдя реку, заняли окопы восточнее моста и отсюда отбили сильные атаки красных.
На следующий день большевики возобновили наступление и заняли на нашем левом фланге, расположенные всего в полуверсте от нас, здания сельскохозяйственной выставки и старались обойти наш правый фланг. Из выставочных зданий нам удалось выбить их метким артиллерийским огнем. Обход с правого фланга тоже удалось ликвидировать. Полтора суток, проведенных в
Позже ко мне приехал латвийский министр внутренних дел д-р Вальтере и благодарил отряд от имени правительства за спасение города.
На следующий день ко мне привели одного господина, подошедшего к передовым постам со стороны большевиков и сославшегося на меня. Я его первоначально не узнал. Голова его была обвязана платком, на ногах была изодранная обувь, в глазах его было выражение ужаса. Лишь когда он назвался, я узнал в нем одного родственника, барона Роппа, секретаря Курляндского дворянства и сына местного директора поземельного банка. Он рассказал мне, что он со стариком отцом и другими арестованными был накануне занятия Митавы уведен пешком по Рижскому шоссе. Его отец обессилел в пути и упал. Большевики его пристрелили. Он сам, ослабленный тяжелой болезнью и долгим пребыванием в тюрьме, упал – к его счастью – в канаву. Большевики, считая Роппа мертвым, оставили его лежать. Два дня он укрывался в лесах, где крестьяне его приняли и согрели в своей избе. Я лично проводил его затем в Митаву к его матери, которой я должен был сообщить грустную весть о расстреле ее мужа. Это только один случай из тысячи.
Через два дня было установлено появление новой угрозы городу с севера. Большевики, перейдя ниже Митавы реку по льду, начали накапливаться в лесах, окружающих город. 22 марта туда был направлен русский отряд, к которому была придана германская добровольческая пулеметная рота. Бой начался в пяти верстах от города, около мызы Шведгоф.
Противник, засевший на опушке леса, сперва открыл оживленный пулеметный огонь, но благодаря значительному превосходству нашего пулеметного и артиллерийского огня принужден был сперва отступить, а затем бежать. Преследование велось энергично на расстоянии 12 верст и привело к полному очищению западного берега реки. Удалось установить, что наши две небольшие роты привели в паническое бегство весь 15-й латышский советский полк, который, войдя в деревню, где стоял батальон 10-го полка, увлек и его в бегство.
Теперь все эти части ожидали немедленного наступления на Ригу. Большевики были настолько убеждены в этом, что спешно начали эвакуировать Ригу. Улицы, по которым большевики предполагали отступать, очищались от всех жильцов-буржуев. Последние выводились на улицу, где распределялись на три категории: в 1-й – к немедленному расстрелу, во 2-й – к заключению в тюрьме ив 3-й – к выселению в предместья, в концентрационные лагеря и на низменные острова на Двине. В эти дни свирепствовал в городе самый жестокий террор. Расстрелов было столько, что солдаты отказывались производить их, и работа расстрела поручалась коммунистическим девушкам-добровольцам, которые находили особое удовольствие в истязании своих жертв до окончательного их расстрела.
Во всяком случае, настроение большевиков в это время было таково, что о серьезной обороне Риги они не только думать не могли, но и не хотели, войска же добровольческих частей рвались в бой, так как у каждого были близкие родственники или друзья в Риге.
Несмотря на такое настроение, мы провели целых два месяца на позициях по левому берегу Курляндской Аа от Бауска до Шлока с небольшими тэт-де-понами впереди Митавы и Кальнецема на правом, восточном, берегу реки. Митава с упомянутым тэт-де-поном занята была Железной дивизией майора Бишофа, со штабом в Митаве. Южный участок от Митавы до Бауска занимала германская гвардейская резервная дивизия со штабом в имении Гросс-Платон. Северный же участок от Митавы до Шлока оборонялся добровольческими частями, причем латыши занимали Кальнецемский тэт-де-пон. Ландесвер стоял севернее до моря. Штаб майора Флетчера находился в Туккуме. Русский же отряд имел сторожевое охранение по реке Курляндской Аа от Кальнецема до Митавы. Штаб отряда расположился в имении Ливенберзен, в 15 верстах севернее Митавы. За время нашего пребывания тут с местными жителями установились самые лучшие отношения, главным образом потому, что я не допускал никаких реквизиций и защищал жителей от налетов, производимых самочинно солдатами германской Железной дивизии. Одновременно я приказывал производить подробные дознания о преступных действиях лиц, замешанных в большевизме и терроре. Арестованных мы никогда не расстреливали, а препровождали с дознанием в митавскую губернскую тюрьму. В занятом мною районе все время царили полное спокойствие и порядок, что, по дошедшим до меня еще недавно сведениям, местным населением до сих пор не забывается.