Белая ель
Шрифт:
— Ты не спишь, — засмеялась гостья, теперь глаза у нее были черными, — все спят, ты не спишь. Я не дам тебе спать.
— Вот как? — поднял бровь Миклош, — значит, не дашь?
Порыв ветра задул свечу, смех рассыпался серебряным звоном, с неба сорвалась и покатилась голубая звезда.
— Где ты? Иди сюда!
Тишина, только на залитой луной крыше выгнула спину лохматая кошка. Витязь пожал плечами и высек огонь. Он был один, дверь заперта на засов, окно тоже закрыто. Странный сон, даже не сон, морок.
— Гици!
Барболка Сакаци сидела на постели в рубашке невесты и улыбалась, на смуглой шее белели жемчуга.
— Барболка!
— Гици не рад? — алая губка вздернулась вверх. Какие у нее белые зубы, словно жемчужины, — а я так спешила.
— Это не ты, — резко бросил Миклош, — уходи!
— Я, — в черных глазах плясали кошачьи огни, — и ты это знаешь. Ты звал, ты хотел, я пришла.
— Уходи! — рука Миклоша метнулась в отвращающем зло жесте, — улетай с четырьмя ветрами.
— Поцелуешь, уйду, — Барболка засмеялась и встала, — если захочешь.
Две тени на ковре. Его и ее, у нее есть тень, и у нее есть тело — горячее, живое, желанное!
— Кто ты?
— Я это я, ночь это ночь, ветер это ветер, — алые губы совсем рядом, они пахнут степью, — а ты это ты , и ты боишься…
— Я?! — Миклош рывком притянул к себе жену Пала, — тебя?!
— Себя, — промурлыкала женщина, — я — это ты, а ты — это ветер…
— Я ничего не боюсь!
— Тогда целуй. Крепче…
Пляшет льдистая луна, под ногами кружатся звезды, словно снег, угодивший в хрустальный шар. Они тоже звезды, вмороженные в стекло. Барболка смеется, на шее у нее синяя звезда, за плечами — крылья. Пол, потолок, свечи все исчезло, остался только полет сквозь пронизанный ветром сон. Утром он очнется в чудом доме, утром все кончится, рассыплется пеплом, холодным, серым, горьким…
— Забудь! Забудь про утро, и оно не наступит.
— Барболка!
Треск рвущегося шелка, ковер под ногами, белый жемчуг, грудной женский смех. Он ее хотел, и она здесь, с ним. Она пришла к нему, как приходили другие. Отец. Аполка, слепой Пал, что им с Барболкой до них?! Они созданы для друга, они принадлежат друг друга, их ничто не разлучит — ни утро, ни закон, ни Закат…
— Миклош... Закатные кошки, да что с тобой такое! Миклош!..
Янчи? Откуда он взялся и почему так муторно?
— Миклош! Полдень уже.
Мекчеи попробовал поднять голову, одновременно тяжелую и пустую. Надо ж было так напиться, хотя… Хотя он вчера не пил.
— Ты не заболел часом?
— Сам не знаю. Дай руку.
Миклош не столько встал, сколько позволил себя поднять. На полу валялась смятая одежда, окно было настежь распахнуто, внизу смеялись и звенели железом воины, у них явно ничего не болело, и они собирались в Вешани. Сын Матяша сцепил зубы, поднялся на ноги и остался жив.
— Янчи, у тебя фляжка далеко?
— Смеешься?
— Почти. Дай хлебнуть и поехали!
Пал склонился с седла, поцеловал жену и направил рыжего к мосту. Барболка птицей взлетела на стену, провожая всадников. Муж не мог ее видеть, но он знал, что она смотрит ему вслед. Она так придумала, чтоб Пал быстрее поверил ее любви, а потом привыкла и к мужу, и к Сакаци. Когда Пал уезжал, становилось пусто, и молодая женщина топила разлуку в делах, благо их хватало. Замок, это тебе не пасека, одних кладовых столько, что за неделю не пересмотришь.
Последний витязь скрылся за поворотом, медленно оседала поднятая копытами пыль, монотонно трещали цикады, солнечные лучи танцевали с речными волнами. Господарка сакацкая еще немного постояла, подставляя лицо слабому ветерку, и сбежала вниз, прикидывая, с чего начать. Дел, как водится, было невпроворот. Барболка гордилась тем, как она управляется с немалым хозяйством, и еще больше тем, как Сакаци принял и полюбил бывшую пасечницу. Юная хозяйка нет-нет, да слышала, как слуги радовались тому, как сокол ужился с малиновкой. Она и сама радовалась, хоть и любила Пала днем больше, чем ночью, а теперь муж уехал до осени. Гици объезжает замки и села, гица ждет да дом держит. Так заведено от века, но до осени так долго!
— Гица Барболка, — замахал рукой конюшонок, — будете Звездочку глядеть? Дядька Имре говорит, пора ей.
— А как же, Мати, — засмеялась женщина. Она так и не приучила слуг называть ее по имени, но и слуги не вынудили господарку драть нос. Барболка Чекеи стала гица Барболка, только и всего. Так ее звали в замке, так ее звали в селах, так ее звал и муж. Когда хотел подразнить.
Любимая кобыла Пала со дня на день должна была разродиться, но подсоленную горбушку взяла и позволила погладить себя по раздувшимся бокам.
— К утру ожеребится, — заверил конюх, — точно говорю.
— Смотри, не обмани, — засмеялась Барболка, загадавшая на нерожденного жеребенка. Будет жеребчик, родить и ей первым сына.
— Чего ж обманывать, — расплылся в улыбке дядька Имре, — чай не на базаре. Жеребчик будет!
Господарка чмокнула обалдевшего конюха в желтые усы и помчалась в винный погреб. Пересчитала новые бочки, проведала ткачих, прогнала прихворнувшую Ратку отлеживаться и нырнула на поварню перекусить и поболтать со стряпухами.
То, что что-то не так, Барболка поняла сразу. Потому что Моника плакала, а остальные молчали. Есть такие слезы, которые не знаешь, как утереть. Барболка тихонько шагнула назад, но ее уже заметили. Тетка Магда вздохнула так, словно решила не дышать до Золотой ночки, и прижала руки к вискам.
— Ой, гица, беда-то какая! Ой, худо худое, смертушка смертная!
Моника вздрогнула всем телом и зашлась в рыданиях, рядом тоненько заголосила остроносая Анелька.
— Да что за беда-то? — Барболка сама не знала, почему ей вдруг стало холодно, может, потому что она загадала на хорошее. Нельзя ни на что загадывать, беда она только и ждет, что б со спины зайти.