Белая ель
Шрифт:
— Пирошка пропала, — прошептала Моника, — Илька сестренку под дерево посадила да с подружкой заигралась. Оглянулась, нет малой. Как корова языком. Людей подняли, всю округу перерыли. Так и не сыскали…
Глава 4
Пала рядом не было, был страх — липкий, вязкий, отвратительный, но Барболка Карои заставила себя войти. Она бывала здесь и раньше, когда молоденькой пасечнице и во сне не могло привидеться, что быть ей сакацкой господаркой. Тогда дом кузнеца казался большим и богатым, но главным было ни это, а доброта и веселье хозяев, а теперь Милица и Иштван потеряли двоих дочек.
Илька пропала ночью. Вечером легла, как положено, а утром — пусто. Как ушла, когда, куда, никто не слыхал — ни отец, ни мать, ни братишка с сестренкой. Все спали, как убитые, а у соседей выли собаки и рвались с привязи кони.
— Гица, — хмурый Иштван, насилу согласившийся взять господарку с собой, покачал седой головой, — чего тут глядеть?
Чего глядеть? Много чего. Пирошкины погремушки-тыковки, тряпичная кукла в синей юбчонке с красными ягодами, глиняная расписная кошка… Барболка зачем-то подняла с пола кожаный поясок, положила на смятую постель и вышла. У порога все еще валялся околевший кобелек, остренькая черная морда в кровавой пене, лапы свело судорогой. Отравили? Кто? Зачем?!
За воротами скулили и подвывали медвежьи гончаки, не желая заходить во двор. Мици, молодой доезжачий, подбежал к Иштвану, губы парня дрожали.
— Не идут, — выдавил парень, — ну никак не идут, хоть волоком волоки.
— А что волочь? — огрызнулся Иштван и оглянулся на Барболку, — не пойдут они по следу, да и следа никакого нет, срамотища одна! Едем, гица, нечего тут ловить, а ты, Милица, собирайся и малых прихвати. У матери поживешь, через воду погани ходу нет.
Кузнечиха ничего не сказала, ровно не слышала. Кузнец вынес из дома девочку, передал Мици, вернулся за девочкой, укутал плечи жены красным платком, та не заметила. Предоставленные самим себе собаки путались в ногах псарей и жалобно скулили.
— У толстой Катоки куры передохли, — зачем-то сказал Мици, — кроме рыжих. А петух онемел.
— Упаси охотнички, — пробормотал Иштван, — и гици, как назло, уехал.
— Бискупа с долины позвать надо, — забормотал подоспевший староста.
— А за какими кошками? — перебил помятый, как с Перепою Пете, — как в Колодцах овцы мерли, так бискуп семь раз вокруг обошел, надымил да двенадцать фур с шерстью увез. А овцы все одно повысдохли.
— Осоки накосить надо, — буркнул рыжий доезжачий.
— И рябины, она как раз в рыжину пошла.
— Мост на ночь спустить и осокой засыпать, она и обойдет…
Четыре костра, живая вода, открытые двери… Все верно, холодные гости не видят открытых дверей, а сквозь закрытые проходят, как сквозь дым. И огня они не любят, и бегущей воды, а осока отводит пустые глаза от живой крови.
Кузнец взял жену за руку, та пошла за ним, как овца. Заступнички-мученички, какой же веселой Милица всегда была, как отплясывала в Золотую Ночь в синей юбке с красными ягодами, той самой, из которой сделала потом куклу дочкам.
— Гица! Ехать пора!
Барболка еще раз глянула на опустевший дом с распахнутой настежь дверью и, сама еще не понимая зачем, побежала назад. Холодные гости следов не оставляют, холодные гости ходят своими дорогами.
— Гица Барболка!
Но Барболка уже шагнула в горницу. Вот она, куколка в синей юбке, а вот и сундук с одежкой. Сакацкая господарка, не долго думая, вывалила содержимое на пол. Красная безрукавка, золотой в алые птицы платок, платье в зеленых горохах, синяя юбка. Целая!
— Гица!
— Постой!
Вот она, куколка. Синяя юбчонка, льняная коса, намалеванное углем лицо, глазки-пуговицы. Глазки-пуговицы… Пустые глаза, несытые, огромные, полные лунного холода.
— С ума сошла, девка?! — бедный Иштван, забыл, что она теперь гица, а вот Барболка Карои это помнит. И сделает, что должна, хоть и страшно.
Сказать, что Барболка боялась, было ничего не сказать, но любишь мед, люби и пчел. Внучки Моники не виноваты, что в Яблони холодная гостья заявилась.
Господарка Сакацкая отняла руки от лица и оглядела такую безопасную и уютную спальню. А, может, она ошибается? Ненависть и обида, они ведь глаза застят, вот она и прицепилась к синей тряпочке, а остальное примерещилось. И незачем ей идти ночью за ворота! Через месяц вернется Пал, она все ему расскажет, даже то, о чем молчала, как распоследняя дура.
Значит сидеть за живой водой и четырьмя кострами, а в селах будут дети пропадать? Холодная гостья, раз повадилась, так и будет ходить, пока дверь не захлопнут или гроза не сожжет, только грозу и переждать можно, если есть, где. А началось все с ее, Барболки, глупости, ну зачем она взяла фереков браслет?! На сытую жизнь позарилась, теперь, как хочешь, так и плати, а за чужие спины не прячься.
Под окном орали воробьи, ярко светило солнце, наливалась соком рябина, гибкие ветки сгибались под тяжестью рыжих ягод, обещая холодную зиму. Вчера на закате Барболка сорвала четыре тяжелые грозди, никто не удивился — рябину ломали все. Молодая женщина вдела нитку в иглу, с силой уколола палец, торопливо прошептала «вечерний гость, возьми мою кровь, конь к коню, огонь к огню, гроза к грозе, звезда к звезде» и села низать бусы. Блестящие, пахнущие осенью сояные шарики приникали друг к другу. Смогут ли они защитить? От отца с Фереком — нет, но холодной гостье женщины не нужны.
Господарка тщательно переплела косы, оделась попроще, чтоб на тракте не удивлялись, и скользнула в спальню Пала. Хорошо, что она соблюла себя до свадьбы, а муж не дал спалить ее рубашку. Рубашка невесты для холодных хуже кости в горле. Белый шелк, белые розы, зеленые листья, бурые пятна на подоле. Какой счастливой она была в тот день и как плохо стало утром. Ничего, ту ночь пережила, и эту перебедует. Барболка погладила подушку, расправила одеяла, провела пальцами по деревянным завитушкам.