Белая голубка Кордовы
Шрифт:
Что там у вас еще придумано? Мы все пройдем, получив авторитетнейшее научное заключение после серьезнейших проверок, прежде чем уединиться с будущим Эль Греко для обоюдного вдохновенного творчества…
А пока заехать к Марго и, тщательно запеленав и укутав драгоценную добычу, проработать маршрут, по которому картина достигнет (морской путь? Из порта Кадиса? договориться с ребятами или пойти на риск вывоза воздушным путем в качестве старой швали с мадридской барахолки — тетке в подарок, например? — все тщательно продумать!) — по которому картина достигнет его дома на лесистом холме, где укроется до своего поразительного, сенсационного
А теперь слушай сюда, Зюня, — сказал он себе, как когда-то говаривал дядя Сёма. Ты поглубже заныкаешь добытый Люком адрес и имя и дашь отстояться мыслям и сложиться сюжету. Ты не помчишься покупать билет до Майями, о, нет, ты не будешь сходить с ума, изрыгать угрозы и размахивать пистолетом. Ты не будешь идиотом, Зюня. Наоборот: ты замрешь, как замирает пустынная гюрза, перед тем как ударить наверняка. Дашь время Люку и всем остальным забыть о твоей просьбе. И не станешь воображать Андрюшу, простертого на полу мастерской.
Да, именно: составить скрупулезный план и выверить его по минутам. Как там, в известном романсе: «уймись, безнадежное сердце»?
Войдя в двери отеля, он пересек холл и направился к лифту, продев локоть в раму (позвольте предложить вам руку, мадам) и привычно обшаривая карманы. Ключ он никогда не отдавал на стойку.
— Сеньор… э-э… послушайте, сеньор! Двести одиннадцатый номер!
Не дозвавшись, девушка-дежурная выскочила из-за стойки, торопясь удержать его до того, как опустится кабина лифта.
— Сеньор… вас дождались вчера эти двое мужчин?
Он смотрел на нее, не отвечая.
Спокойно! Двое мужчин могли быть и жаждущим пообщаться Хавьером с каким-нибудь его приятелем, и кто угодно из участников конференции. Всем известно, где ты обычно останавливаешься.
— Вас вчера вечером спрашивали двое мужчин… Потом они поднялись и минут через десять опять спустились… Записки не оставили. Я спросила, что передать, они сказали — ничего, и ушли.
— Как они выглядели? — спросил он.
— Ну… — она задумалась, добросовестно силясь припомнить посетителей. — Они выглядели… никак! — и удивленно посмотрела на него сквозь модные очечки. — В таких обычных куртках, обычных кепках… Среднего роста оба.
— Я тоже среднего роста, — перебил он ее. Опустилась кабина лифта, створки дверей разошлись. Пусто…
— На каком языке они говорили?
— Нормально… ой, простите! — по-испански.
— Без акцента?
Она была смущена этим резким допросом и чувствовала себя почему-то виноватой.
— Да… н-нет… без акцента.
Створки лифта опять сошлись.
— А я, — спросил он, — я говорю с акцентом?
— У вас очень хороший испанский, сеньор.
— Но акцент все же есть?
— Небольшой, сеньор…
— Благодарю вас.
Он кивнул ей, нажал на кнопку и вошел в кабину лифта.
В его номере побывали. И побывали так, чтобы он не усомнился, позволив себе по рассеянности не заметить визит гостей. Никаких бесчинств: просто все личные вещи переставлены местами.
Они даже в ванную сунулись. Флакон «Лёкситана» стоял теперь на крышке туалетного бачка. Лагерное остроумие…
Хорошо, что некоторые вещи он всегда оставляет
Надо во что бы то ни стало правильно растолковать это послание неизвестно от кого.
Он вышел на балкон. Пегая, влажная, запятнанная лишаями плесени черепица толедских крыш еще таяла в седой утренней тени, и только кафедральный собор уже красовался первым пурпурным накатом еще низкого солнца, чей одинокий луч брандспойтом бил в прореху синей тучи.
Грянул звонок за его спиной. Черт! Черт бы побрал эти оглашенные вопли всех телефонных аппаратов во всех старых отелях!
Он выждал три рокочущих пулеметных очереди, затем подошел к телефону.
— Профессор… — нежно проговорили в трубке. — Ты так рано убежал.
— Пилар! — крикнул он с облегчением и с неожиданным смятением, перехватившим ему горло. Неужели она так задела его? — Пилар, Пилар… моя радость… корасон [25] … Ты так крепко спала, а я уже должен был…
25
Корасон (исп.) — букв. «сердце». Любовное обращение.
Как хорошо, что он не оставил ей денег. Хотя девочка очень в них нуждается. Поборолся, поборолся с собой, и — не оставил… Он потом найдет способ переправить ей, потом, когда утихнет в ее памяти сегодняшняя ночь двух сирот.
— Только не думай, что я звоню выцыганивать у тебя еще свидания! — запальчиво проговорила она. — Нет, подожди, не перебивай! Просто я проснулась и дозвонилась до Хесуса, насчет этого художника, твоего токайо [26] … Ну, слушай. Он действительно имел отношение к Эль Греко и работал в его мастерской, хотя сам родом был из Кордовы, и, похоже, появился здесь после каких-то преследований. Но дело не в этом. Он был ему родственником.
26
Токайо (исп.) — тезка.
— Родственником?! Но Грек в Испанию попал совершенно одиноким.
— …со стороны жены. Я имею в виду эту девушку, Херониму де Лас Куэвас, мать его сына, на которой Доминикос вроде бы официально не был женат.
— Да, там ведь с ней какая-то загадочная история…
— Ничего загадочного. Она была еврейкой.
— В смысле… крещеной, как все марраны?
— Э! Хесус говорит, не все так просто. Ты ведь знаешь, кто такие криптоиудеи — те, кто продолжал тайно исповедовать свою религию?.. Так вот, этот Кордовера, который тебя интересует, приходился ей не то двоюродным, не то сводным братом. И Хесус — ты слышишь? — он, конечно, любит парадоксальные версии, но он утверждает, что на основании некоторых косвенных данных в архиве можно предположить, что Грек со своей таинственной Херонимой сочетались браком секретно, причем по еврейскому обряду.