Белая горячка
Шрифт:
– Чего это?
– Да что в Москве всего лучше? При этом вопросе я призадумался.
– Так и есть - не знает!
– Что же такое? Кремль?
– Вот куда зашел: Кремль!
– Калачи?
– Не то!
– Английский клуб, и в нем кулебяка. Славная кулебяка! тесто сдобное, рассыпчатое, куски большие…
Узнаешь ли ты его? Вспоминаешь ли то время, когда мы сиживали вместе, с таким удовольствием внимая речам его и дивясь его способности мешать шутки с делом?
– Впрочем, я не прочь пожить в Москве, - продолжал он.
– Я отдохну здесь. В
Петербурге надоели мне и приятели и враги.
До трех часов утра просидели мы с ним, разговаривая о будущей нашей поездке в чужие края, о князе, его семействе и о прочем.
17 июля.
Князь с каждым днем начинает чувствовать более и более расположение к Рябинину.
Резкая, немного странная манера, вечно-таинственный вид знатока, уменье действовать незаметно на самолюбие, придавая речам сухость и далее грубость, порою истинно-поэтическое одушевление - все это вместе, чем вполне обладает наш приятель, действует необычайно на князя…
Рябинин ходит с ним по залам и останавливается беспрерывно перед картинами, восхищается ими и уверяет, что таких драгоценностей, как у него, нет даже и в петербургском Эрмитаже. Однажды мы втроем ходили в большой зале. Рябинин посмотрел на одну картину, остановился, поднял руки вверх и с жаром воскликнул:
– Это оригинал, князь, поверьте мне, оригинал! я узнаю в этой картине Франциска
Альбани. У него вся манера Анибала Карачча, так что иные произведения Альбани невглядевшийся глаз может смешать с созданиями Карачча. Хотя в Альбани нет своего, типического, но он замечательный мастер. Позвольте, дайте вглядеться в эту фигуру. Ба! да это редкость… Венецианской школы… Тинторет! настоящий
Тинторет!.. Славная у вас галерея, князь… И знаете ли, что я сказку вам? я рад, что у вас мало картин немецкой школы… Хороши они, эти Дюреры, но можно обойтись и без них. Не люблю немцев, откровенно признаюсь вам, - народ отвлеченный… Один Шиллер, да и тот не немец, а итальянец…
– Как итальянец?
– спросил удивленный князь.
– Натура южная; здесь вот, в левом-то боку, горячо, пламенно… С каким омерзением смотрел он на своих злодеев, вызванных им на божий свет из глубины поэтического духа, и с какою любовию на свои чистейшие создания, на маркиза
Позу, на Телля! Его драмы - это вдохновенные импровизации. Итальянец! настоящий итальянец!
– А Гете? разве вы Гете ставите ниже?
– Князь пристально посмотрел на
Рябинина.
– Гете - великий гений, так; но в нем есть душок этой немецкой философии, которая больно мне не по сердцу.
– Да, правда, - заметил князь, - вся эта философия - заносчивость, бред; однако Гете… Но растолкуйте мне, откуда вы набрались таких сведений в живописи, ни раза не ездив в чужие края? У вас глаз необыкновенно меткий и верный.
Рябинин улыбнулся.
– Откуда набрался? Читал, и читал много и долго, не пугался книг in folio; глядел, и глядел пристально на то, что было у меня перед глазами; проводил недели и месяцы в Эрмитаже; ловил художников прямо с парохода, только
Италии, и расспрашивал их о чудесах искусства, соображал с тем, что вычитал, и помаленьку входил в мир художественный. Мои друзья, князь, вот они, - и Рябинин положил руку на мое плечо, - живописцы, музыканты, все артисты… Люди с дарованием как-то любят меня и бегут ко мне, а я благодарю за это бога!
– Жаль, - сказал князь, - право, жаль, что я не имел удовольствия прежде познакомиться с вами…
– А я вас знал и прежде, князь, по слухам, и уважал вас за вашу любовь к искусствам и за внимание к нам, бедным артистам. Спасибо вам за то, что хотите меня ввести в самый храм, где священнодействовали великие художники, в эту благословенную Италию. Без вас у меня не было средств войти в этот храм.
Князь с большою приятностью посмотрел на Рябинина.
– Я уже говорил г. Средневскому, что мне известен каждый уголок этого храма. И мы будем вместе ходить везде… Наши путевые записки могут быть очень интересны, не правда ли?
– Это будут не простые записки… (Рябинин подошел к князю и взял его за руку), а монументальная книга для художеств!
Глаза князя заблистали от удовольствия.
– Хочется мне посмотреть в Болонии на св. Петра Гвидо Рени, - продолжал
Рябинин, задумываясь, - разные толки об нем: иные его превозносят до небес, другие умеренно отзываются о нем…
– Как? кто же из видевших эту картину может без восторга говорить о ней?
– произнес князь.
– Это chef d'oeuvre. Голова апостола Петра и другого апостола, который утешает его, это такие головы! в них столько выражения! К тому же нежность колорита, отчетливость в отделке… Помилуйте, да эта картина - чудо!
– Так, я заранее знал, что вы это скажете. Все истинные знатоки художеств, а не самозванцы, отзываются о св. Петре, как вы. Уж эти мне самозванцы-любители! Я человек простой и откровенный, князь, - вы это видите, - и этих господ отделываю по-своему, без жалости, кто бы они таковы ни были…
– Так и должно; вы делаете очень хорошо, - подхватил князь, - обман надобно всегда изобличать!
– Неужели, - сказал я Рябинину, когда мы остались с ним вдвоем, - неужели тебе не жаль морочить князя и так недобросовестно льстить его слабости к художествам? Мне всегда досадно, когда ты так говоришь с ним, как говорил сейчас. Знаешь ли? в нем столько хорошего, что, будь какая-нибудь возможность, я открыл бы ему глаза, я показал бы ему смешную его сторону…
– Долго ли ты будешь ребячиться?
– отвечал мне чудак наш, - пора перестать!
Брось нелепую мысль исправлять людей. Невинное дитя мое, если ты вздумаешь выводить их, по своему добродушию, из заблуждений, в которых они погрязли, как в тине, горе тебе! они нападут на тебя и растерзают тебя… И что за дело тебе до других? Пусть тешатся своими погремушками; бренчи и ты перед ними, а исподтишка улыбайся. Тогда они будут хвалить и превозносить тебя. Я уверен, что князь теперь от меня в восторге, а заговори-ка я с ним другим языком, он посмотрел бы на меня с презрением и, встречаясь со мною, отворачивался бы от меня… Не забудь, что он нужен нам. Мы его станем водить за нос; он будет нами доволен, мы им, а русская публика всеми нами за дешевое, но великолепное издание путевых записок с гравюрами, на веленевой бумаге…