Белая горячка
Шрифт:
Англичанка, о которой я было забыл, вдруг пошевельнулась в лодке, и я остановился.
– Ах, мои бедные перчатки!
– воскликнула княжна жалобным голосом, смотря на них.
– Посмотрите, как я их изорвала!
– И княжна протянула ко мне свою руку, потом сняла перчатки и бросила их в воду.
Я посмотрел на безмолвную мисс. Она была нехороша, но в эту минуту показалась мне отвратительною.
– Начинает смеркаться, - сказала княжна.
– Посмотрите, вот зажглась звезда…
Мне так хорошо, что я готова бы встретить восхождение солнца
–
Однако пора домой. Теперь вы должны взять оба весла, потому что мои перчатки в воде и я очень устала.
Княжна пересела к англичанке. Она совсем протянула свои ножки, опустила голову на грудь, руки ее лежали на коленях без движения.
Месяц уже серебряным столбом отражался в озере, когда я причалил к пристани…
Она выходила из ялика, рука ее опять была в моей руке - и она стояла на дорожке сада, с минуту еще не отнимая ее у меня…
Подходя к дому, мы увидели, что помпейская комната ярко освещена.
– Бабушка, верно, очень сердится на меня в ожидании чая.
Княжна кивнула мне головой, схватила под руку англичанку - и они исчезли…
Я люблю ее, ты это видишь, - люблю страстно, безумно; чувствую, что она и жизнь для меня одно и то же. Без нее мне нет жизни и нет счастья… Ты спросишь меня: к чему поведет эта любовь?
– Я не знаю. Ты скажешь мне, что я не имею никакого благоразумия, что я легкомыслен, - может быть; но, ради бога, не читай мне наставлений, я не буду слушать их; брось советы… Друг, предоставь меня судьбе моей!
X
15 июня.
Ваня, сын дворецкого, часто ходит ко мне и иногда своим болтаньем забавляет меня. Он пребойкий и преумный мальчик Сегодня он мне принес от княжны "Feuilles d'automne" Виктора Гюго. Вчера у нас был страшный спор с нею о французской литературе. Жаль, что она взлелеяна французскими книгами, - Гюго и Ламартина считает величайшими гениями и ставит их чуть не наряду с Байроном, хотя из Гюго она ничего не читала, кроме его лирических стихотворений. Я истратил все мое красноречие, желая убедить княжну, что этим господам до Байрона, как до звезды небесной, далеко… Увы! все мои убеждения были напрасны. Она чуть не рассердилась на меня за них и взяла с меня слово перечесть хоть одну книгу стихотворений Гюго.
Вот почему она прислала мне "Feuilles d'automne". Я расцеловал ее посланника и спросил его, любит ли он княжну?
– После папеньки, - отвечал он, - я люблю больше всех княжну, а потом маменьку.
– Отчего же маменьку-то после?
– Она сердитая, и папенька ее боится…
Я подарил ему картинку, и он в полном восхищении убежал от меня. Развернув книгу, - вообрази мою радость, мою бешеную радость, - я нашел в ней небольшую цветную бумажку вроде закладки, на которой было написано мелко рукою княжны по- русски: "Прочтите стихи: Oh! pourquoi te cacher? Tu pleurais seule ici,
Не правда ли, это очень мило? Разумеется, я прочел тогда же стихи, указанные ею, и они мне в самом деле показались лучше других.
17 июня.
Получил ответ от Рябинина на мое письмо к нему. Он хочет приехать сюда немедля.
"Ну, так и быть, - пишет он, - для того, чтобы поскорей увидеть тебя, я решаюсь проскучать несколько месяцев в Москве. Жертва великая!.. Да нельзя ли мне будет жить вместе с тобою в подмосковной князя? Это, кроме других выгод, имеет и ту, что я заранее ознакомлюсь с его сиятельством. Отпиши мне, будет ли такая штука политична?"
Я сказал об этом князю - и он тотчас же велел приготовить комнаты для Рябинина против моих. Мысль, что он будет окружен артистами, ему, кажется, удивительно нравится.
Ту же секунду уведомил я нашего приятеля о княжеских распоряжениях и с нетерпением жду его сюда с минуты на минуту…
30 июня.
Он здесь, он приехал! Можешь себе представить мою радость!.. Вчера я было совсем собрался спать, вдруг слышу необыкновенный шум и страшную возню в коридоре: двери передней моей комнаты отворяются с эффектным треском; раздаются шаги мерные, тяжелые, знакомые мне, и две длинные руки протягиваются ко мне для заключения меня в объятия. Я обнял Рябинина от всего сердца.
После объятий он отошел от меня шага на два.
– Постой, ни слова! Дай мне сначала обозреть тебя с ног до головы, - сказал он и с обыкновенною своею важностью, нахмурив брови, начал меня рассматривать.
– Похудел! что бы это значило? в Москве толстеют… а где же твоя мастерская?..
– Я и кисть не брал в руки с тех пор, как мы с тобой расстались.
– Гм! Хорошо. В Москве так и следует. Здесь только все много говорят, а никто ничего не делает. Теперь я посмотрю твою комнату. Ба! что это? Виктор Гюго! у тебя Гюго? Ведь ты прежде сходил с ума от немцев?..
– Я и теперь сходку от них с ума.
– А эта книга зачем?
– Меня заставила прочесть несколько стихотворений княжна и хотела, чтобы я непременно ими восхищался.
– Заставила?.. княжна? а что, у нее смазливенькое личико?
– Она чудо как хороша!
– И читает стихи?
– Французские и английские, а твоих стихов она не читала.
– Моих? Я и пишу не для этих княжен, а для той, которая… Ну, да что говорить об этом? Скажи-ка, какое впечатление произвела на тебя Москва?
– Для той, которая… Поздравляю тебя, ты влюблен.
– Ни слова об этом. Что, в Москве скучно?
– Нет, ты не угадал. Эти месяцы для меня прошли, как один день. Я очень полюбил
Москву.
Рябинин качал головой.
– Молодость, молодость! Что же ты нашел здесь? Местоположение, правда, недурное, довольно гористое, церкви с позолоченными главами…
– И тебе эти шутки не наскучили?
– Какие шутки? я говорю от души. Истинно-то хорошего ты, верно, здесь и не заметил…