Белая кошка

Блэк Холли

— Как скажешь, старик. Так что с деньгами?

— Либо оставляем все себе, либо ищем новую мышь.

— Первый вариант.

Доезжаю до дома, отстегиваю деда и хорошенько его встряхиваю. Никакого эффекта. Бью по щекам со всей силы, старик стонет и приоткрывает один глаз.

— Мэри?

Жуть-то какая. Так звали бабушку, а она умерла много лет назад.

— Держись за меня.

Ноги у него подгибаются, идти совсем не может. Медленно, медленно. Тащу его в ванную и сгружаю прямо на кафельный пол. Смешиваю перекись водорода

с водой.

Деда выворачивает. Хоть для чего-то уоллингфордовские уроки химии сгодились. Интересно, Уортон оценил бы мои познания?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Эй, просыпайся!

Моргаю спросонья.

— Спишь как убитый. — Над диваном склонился Филип.

— Убитые не храпят, — морщится Баррон. — Хорошо ты тут все вычистил, такого порядка отродясь не припомню.

Горло сжимает, словно в тисках, я задыхаюсь от ужаса.

Возле кресла, в котором развалился дед, стоит грязное ведро. Его сильно рвало вчера, но в конце концов он пришел в себя и заснул спокойно, в здравом уме и трезвой памяти. Неужели сейчас ничего не слышит?

— Что вы ему дали? — Вылезаю из-под пледа. — С ним все будет в порядке, — обещает Филип. — К утру пройдет.

Дедушка вроде дышит ровно. Один глаз приоткрылся на секунду, или только показалось?

— Ты каждый раз психуешь, — бормочет Баррон, — а мы каждый раз убеждаем тебя, что все в порядке. Да что ему будет? Волноваться незачем.

— Оставь Касселя в покое, семья прежде всего.

— Именно поэтому волноваться и незачем, — смеется тот. — И старый и малый — обо всех позаботимся. Поторопись, пацан, Антон ждать не любит.

Что мне остается? Натягиваю джинсы и толстовку.

Они так спокойны, уверены в себе. Заторможенный мозг работает с трудом. Что там говорил Баррон? Получается, все происходит не в первый раз, меня уже забирали вот так, посреди ночи, отсюда, а может, даже из общежития, а я не помню ни черта. Только не паниковать. А раньше я спокойно реагировал?

Надеваю ботинки, от страха и прилива адреналина руки так трясутся, что пальцы в перчатки удается просунуть лишь со второй попытки. Как раз завязываю шнурки, когда Филип говорит:

— Проверим-ка твои карманы. Что?

— Выверни их, — вздыхает брат. Послушно выворачиваю карманы, вспоминая про зашитые под кожу маленькие черные камешки. Филип прощупывает швы, обыскивает меня с ног до головы. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Едва сдерживаюсь, чтобы не ударить его со всей силы.

— Что-то потерял? Ищешь мятные леденцы?

— Просто нам надо знать, что у тебя есть.

От возбуждения я полностью проснулся и не чувствую никакой усталости, только злость. Баррон протягивает руку. Без перчатки.

— Не тронь! — отшатываюсь прочь.

Забавно, я машинально перехожу на шепот, мнe даже в голову не приходит закричать или позвать на помощь. «Это семейное дело, не выноси сор из избы», — твердит идиотский внутренний голос.

— Ладно, ладно, — примирительно поднимает руки Баррон, — но это не шутки. Старые воспоминания окончательно вернутся только через несколько минут. Не забывай: мы с тобой на одной стороне, в одной лодке.

Так они уже поработали надо мной, пока я спал! Дышу часто и отрывисто, чтобы справиться с нахлынувшим ужасом. Инстинкт нашептывает: «Немедленно беги отсюда, от них». Вместо этого киваю: нужно выиграть время. Я ведь понятия не имею, что должен вспомнить.

Баррон надевает перчатки, сгибает и разгибает пальцы.

Голые руки. Значит, не Антон ворует воспоминания и не Филип за всем этим стоит.

Баррон. Никто над ним не работал и не стирал ему память, его обычная рассеянность — вовсе не рассеянность. Он забирает воспоминания у других — у меня, у Мауры, бог знает у кого еще — и при этом теряет собственные. Из-за отдачи. Почему я думал, что он мастер удачи? Я же не могу припомнить ни одного случая, когда он колдовал, просто знаю, и все, непонятно откуда.

И если сконцентрироваться, «знание» начинает расплываться и таять. Подделка.

— Готов?

Встаю, ноги едва слушаются. Одно дело — подозрения, и совсем другое — смотреть в лицо брату, который только что над тобой поработал. Уговариваю сам себя: «Ты лучший в семье мошенник. Ты замечательно врешь, притворись спокойным, соберись».

Но часть меня воет от страха и судорожно мечется в поисках поддельных воспоминаний. Их невозможно отследить, но я не могу остановиться — перебираю в уме последние несколько дней, недель, лет. Где здесь черные дыры? Несовпадения?

Что именно Баррон поменял в моей голове? От очередного приступа паники руки холодеют, как в лихорадке.

Тихо спускаемся с крыльца, перед домом припаркован «мерседес» с выключенными фарами, приглушенно урчит мотор, за рулем Антон. Он немного постарел, и над верхней губой появился шрам — хорошее дополнение к ожерелью на шее.

— Почему так долго?

Племянник Захарова прикуривает сигарету и выбрасывает спичку в окно. Баррон усаживается рядом со мной на заднее сиденье.

— А куда спешить? Вся ночь впереди. У пацана с утра занятий не будет.

Ерошит мне волосы, а я уворачиваюсь. Точь-в-точь семейная прогулка. Нелепая ассоциация. Филип устраивается впереди и ухмыляется, оглядываясь на нас.

Надо понять, чего от меня ждут. Шевели извилинами. Можно прикинуться слегка растерянным, но я явно должен что-то знать.

— Что у нас сегодня?

— Репетируем, — отзывается Антон. — Убийство в эту среду.

Невольно передергиваюсь. Сердце бешено стучит. Убийство?

— Потом опять заблокируете воспоминания?

Надо говорить ровно, чтобы голос не дрожал. Косая Анни ведь рассказывала, что память можно временно заблокировать. Получается, мы уже не первый раз «репетируем»? Тогда мне точно хана.