Белая свитка (сборник)
Шрифт:
Митинг был сорван. Толпа расходилась из театра. Молчаливая, но взволнованная, настороженная, чего-то ждущая. Точно гарнизону крепости, окруженной врагами, вымирающему с голода, томимому жаждой, готовому сдаться, голубь принес весточку: помощь идет.
Тревожно гудело в эти дни советское радио. Полосою по всей России прошли вспышки кровавой народной мести. Пограничная стража доносила со всех границ о том, что сотни таинственных молодых людей перешли в эту ночь границы советской республики. Их нигде не удалось остановить.
В Баку пылали подожженные кем-то нефтяные фонтаны. Под Москвой пустили под откос поезд с хлебом, направлявшийся для заграничного экспорта в Ригу. Вдоль Николаевской (теперь Октябрьской) дороги пылали один за другим подожженные неведомой рукой казенные пакгаузы. В разных концах России горели здания ГПУ. У Верхнеудинска сожгли советские склады. В глухой Донской станице целиком вырезали карательный отряд ГПУ. Повсюду от руки неведомых мстителей падали местные «комиссарчики» и ненавистные народу шпионы, селькоры и рабкоры.
Шли слухи об обновлении церквей и икон. Из уст в уста передавали о явлении святых угодников, о Божией мести, о страшной, таинственной девушке-призраке, бродящей с бомбой в руках в самом Кремле.
Наступил день Св. Великомученика и Победоносца Георгия. Более ста лет в этот день русские воины привыкли праздновать свой воинский праздник. В этот день словно что-то шевельнулось в груди у тех, кто прикрыл свои белые, золотые и серебряные кресты алыми бантами и звездами, и им стало страшно.
В хмурую, морозную, ноябрьскую ночь точно носился по льдистым просторам русской земли Светлый Всадник с копьем на сером коне. Искал поразить в самую пасть огнедышащего дракона, полонившего Святую Русь.
Было страшно в Кремле. Было страшно в казармах Красной армии, в частях ГПУ. Но страшнее всего было в Погранотделах, на постах пограничной охраны. Там матерые атеисты, безбожники, красноармейцы, матерщинники, ничего не боящиеся, стоя на посту, крестились закостенелой рукой и шептали испуганно:
— Господи помилуй… Господи помилуй и спаси меня грешного.
По городам брали заложников. Их мучили, пытали, убивали, отыскивая виновных. Советские дипломаты, опираясь на Ригу и Рапалло, требовали от соседних стран арестов, репрессий и высылок невинных эмигрантов. Искали и там следов Белой Свитки. Боялись «Русской Правды». Правда стала страшнее всякой лжи.
В распоряжении следствия была только одна тоненькая ниточка: показание Пульхерии Корыто о том, что в ту роковую ночь она видела в казармах Борисовой Гривы бывшего командира Тмутараканского полка, полковника Ядринцева.
Ядринцева искали повсюду. От Владивостока до Седлеца и от Белоострова до реки Чорох.
— «Рождество Твое, Христе Боже наш!» — мерно поет ликующими голосами крестьянский хор села Борового.
Ольга следит за рукою Владимира, управляющего певчими. Между его загрубелых, потрескавшихся от мороза пальцев торчит камертон.
Одна половина церкви занята крестьянами в белых свитках, другая — людьми в красноармейских шинелях.
— Возсия мирови свет разума, — гудит над самым ухом Ольги густая октава Феопена. В чекистской длинной шинели, со знаками взводного начальника на рукаве, он выглядит новым, суровым и страшным. Борода его шевелится, когда он выговаривает слога, и из широкой пасти идет мощный рык. На лбу блестят капли пота.
В лучах зимнего солнца алыми огоньками вспыхивают пятиконечные звезды на фуражках в руках у красноармейцев.
— В нем бо звездам служащие, — поет Ольга и пророческими ей кажутся эти слова.
— «Звездою учахуся Тебе кланятися солнцу правды»…
У Ольги на глазах слезы… Видит, как кланяются, крестясь, красноармейцы. Гаснут, попадая в тень, алые звезды фуражек.
«Звездам служащие — звездою учахуся».
Эта звезда, их научившая, та таинственная Белая Свитка, чье имя здесь на устах у всех, в этом селе-крепости среди болот, среди четвертой стихии — грязи и топей.
Здесь свой особый мир, управляемый грозным атаманом Беркутом. Он да священник, отец Иоанн Хворостов, правят целым болотным лесным округом, где по деревням и лесным глухим фольваркам, между линиями польской и советской пограничной стражи, сбилось несколько тысяч русских, верных России людей, братьев Русской Правды… Говорят — с орудиями…
Атамана Беркута Ольга видит редко. Сейчас его нет в церкви. Он уехал куда-то с неделю назад вместе со старым Ядринцевым. Говорят, где-то еще устраивает такое же русское, «Божеское», село.
Узнать тут что-нибудь нелегко. Научен народ советской многолетней выучкой скрывать свои мысли, да и приказ есть от атамана — помалкивать. Село живет необычной зимней жизнью деревенского быта при воинском постое. Каждая халупа забита красноармейцами, но красноармейцами особыми. Служившими звездам и научившимися кланяться «солнцу правды». По утрам на площади и на опушке леса идут ученья. Глеб и Владимир стоят в шеренге бок о бок с молодыми крестьянскими парнями, и суровый Феопен сквозь замерзшие в инее усы командует:
— Четырнадцать… Пальба шеренгой…
Щелкают устанавливаемые на колодке прицелы.
В деревенской школе за низкими партами густо насели красноармейцы. С ними — батюшка, отец Иоанн. Идет беседа о забытом Боге. К исповеди и святому Причастию готовятся.
У волостного правления собрались люди идти на заставы, в полевые караулы и секреты. Раздают патроны и ручные гранаты. Все живут особенной военно-партизанской жизнью. Женщины привлечены к службе, посильно помогают мужчинам.
— Ольга, вам сегодня в хлебопекарню, хлебы братчикам печь… Ольга, ваш наряд санями развести пищу по заставам… Поедете с Маврушей, она знает…