Белая таежка
Шрифт:
Конечно, Кольча отрезал дедушке маленький кусочек. Самородковое золото как свинец режется. Ногтем на нем можно сделать глубокую царапинку.
11
Вот и настал день нашего отплытия. Все снаряжение мы помаленьку вечерами вынесли к Малиновому озеру и погрузили в спрятанный там в камышах шитик. Возьмем его на буксир, сами сядем в Кольчину дюральку. У него дюралька мировецкая - широкая, на шлюпку смахивает.
Встали очень рано, едва солнце показалось над тайгой. Мама меня отпустила без особого восторга, разумеется. Если бы не дедушка Петрован, мне бы не вырваться. Ванюшку родители считают человеком самостоятельным, а Кольче тоже пришлось уговаривать мать не один день. Отец сразу встал на его сторону и привел матери слова
Встретились мы, как было условлено, у Кольчиных ворот, и, когда тот появился на улице, я закусил губу, чтобы не расхохотаться, а у Ванюшки по привычке вылетел "ништяк".
Вот это принарядился!
– Ты знатный охотник, а мы твои проводники!
– сказал я.
Кольча только отмахнулся, озабоченно поглядел на часы, и двинули мы к озеру. С Чистюнькой связывает его узкая протока-курья.
На мне и на Ванюшке одинаковые брезентовые куртки и парусиновые брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Что и говорить, бледновато выглядим мы рядом с Кольчей. На носу у Кольчи искрятся очки-консервы, вся грудь ремнями перехлестнута, джинсы с кожаными наколенниками и то место, на котором сидят, у них тоже кожей обшито. Как у кавалеристов времен гражданской войны. Рубашка на Кольче энцефалитка, ботинки горные, кованные железом. На поясе баклажка в чехле, охотничий нож в ножнах, транзистор-малютка, а на груди фотоаппарат и мощный морской бинокль. Да вдобавок ко всему наш Колокольчик цветастый платок на шею повесил, а на голову напялил какую-то модную шляпу со сжатыми по бокам полями, похожую на треуголку суворовских солдат.
Чак даже повизгивает от избытка чувств, он видит, что мы с ружьями и рюкзаками. Чак в диком восторге. А вот Дружок держится с большим достоинством, как и подобает держаться породистой собаке со знатной родословной. Подружились они быстро, легко и просто, но Чак сразу весьма недвусмысленно дал Дружку понять, что отныне старшим во дворе будет он и никому не позволит вмешиваться в его дела. Дружок перечить не стал, хватило благоразумия.
Сели молчком в дюральку, завели мотор и поплыли на озеро за шитиком. Сухой прошлогодний камыш стеной стоит по бокам курьи как спелая кукуруза. Стебли чуть ли не в черень лопаты толщиной. Набежит ветерок, и листья тихонько зазвенькают как стекляшки.
Потом опять тишина. От воды тянет сыростью и прохладой, как в знойный день из колодца.
Миновав кривунок, мы вылетаем на озерную ширь, и я успеваю заметить какую-то темную фигуру, шевельнувшуюся в нашем шитике, который выглядывал из зарослей камыша.
– Там кто-то есть!
Вот оно, начинается! У меня екнуло сердце. Ванюшка схватился за ружье, Кольча заглушил мотор, но лодка мчалась по инерции к шитику. Всполошились сидевшие на носу собаки. Кольча круто развернулся, чтобы в шитик не врезаться, захрустел подмятый камыш, повалившись на нас. Меня больно ударило ветками по щеке как наждачной бумагой. Ванюшка чуть не вылетел за борт.
– Кто в шитике?
– привстав, крикнул Ванюшка чужим от волнения голосом.
Лодка сильно качнулась, чуть не зачерпнув бортом. Погасив бег, она ткнулась в камыши метрах в двадцати от шитика.
– Галка!
– Я даже икнул от неожиданности.
– Что ты там делаешь?
– строго спросил Ванюшка.
Кольча взял весло и начал подгребать к шитику.
– Чего тебе надо?
– рявкнул я Галке.
Она перелезла из шитика в свою берестянку, стоявшую у кормы борт о борт. Эту легкую лодчонку эвенки подарили в прошлом году Галкиной матери на День рыбака. Галка укрепила корму толстой фанерой и повесила мотор "Москва".
– Мальчики, я вас дожидаюсь...
Она сказала это таким тоном, словно стояла на улице в деревне, а не сидела в спрятанном нами шитике ранней ранью.
– Нас?!
– удивился Ванюшка.
– Нет, папу Карло!
– фыркнула Галка.
– Зачем мы тебе понадобились?
– Золото пойду с вами искать!
– Ништяк!
– А кто его потерял?!
– Я вырвал у Кольчи весло и хотел трахнуть им по борту берестянки.
– Что я, дурнее паровоза?
– Галка успела оттолкнуться руками от шитика, и весло мое булькнуло в воду далеко от ее берестянки.
– Никуда вы от меня не денетесь, мальчики!
– бросила она нам да еще нагло улыбнулась при этом.
– Все равно я от вас не отстану!
У Ванюшки от такого Галкиного нахальства язык отнялся. Я искал глазами, чем бы запустить в нее, но ничего не попадалось мне под руку.
Кольча цеплял на буксир шитик.
– Заводи мотор!
– гаркнул на него Ванюшка.
– Чего рот разинул?!
– Есть, командор!
Кольча дернул за пусковой шнур. "Вихорек" послушно затарахтел, выплеснув синий дымок на воду. Дюралька наша дернулась и потянула за собой шитик, с хрустом вырвав его из камышей. Галка на своей легкой берестянке, похожей на индейскую пирогу, пролетела на моторе мимо нас как торпеда, обдав брызгами.
– Зануда!
– бросил ей зло вслед Ванюшка, вытирая лицо рукой.
Надо же - вместе с нами золото искать наладилась! Вот почему она молчала...
12
Второй день идем по Чистюньке. Галка не показывается.
Хорошо назвали первые поселенцы речку нашу: Чистюнька. Как девушку ласково. И вообще нам здорово повезло с названиями: Малиновое озеро, гора Зорянка, Румяная падь... Кольча говорит, что стрельцы-утеклецы, обосновавшиеся здесь, были большими романтиками. И, видать, сразу пришлись по сердцу им эти места. В Румяной пади весной красно от жарков. Лезут они прямо из-под снега и точно прожигают, плавят его. Над Зорянкой утренняя зорька загорается, на Малиновом озере малины полно. Чистюнька - речка светлая, опрятная и совсем непохожа на таежную беспризорницу. Будто не по сограм да урманам она пробирается, а по городскому парку - такие чистые, ухоженные берега у нее. Большие деревья не нахальничают, не лезут к воде, давя друг друга, а почтительно остановились в некотором отдалении, широко распахнув небо над Чистюнькой: красуйся, реченька...
Но чем дальше уплывали мы от Басманки, тем больше менялась наша Чистюнька. Она стала сильнее, полноводнее. Сколько уж приняла в себя на наших глазах ручьев и речушек.
Берега тоже менялись. Появились на них высокие каменные завалы, напористее жмется к скалам кустарник.
По Чистюньке вылетели на Киренгу (по-эвенкски Большая Орлиная река). И сразу будто с глухой проселочной дороги попали на шумную автостраду: пароходы плывут, лесовозы, танкеры, лихтеры, мотоботы, буксиры, баржи, катера, плоты... Как экспрессы проносятся "Ракеты" на подводных крыльях. Тут все время надо держать ушки на макушке, а то затопчут эти скороходы-скоробеги или волна захлестнет. Мы прижались поближе к берегу как велосипедисты, вылетевшие на оживленное шоссе.
Я и раньше по Киренге плавал, но тогда она была не такая шумная. Это потому, что строители сюда пришли. Скоро здесь повиснет над рекой большой железнодорожный мост, и, перемахнув по нему Киренгу, поезда помчатся к другой таежной реке - Улькану, а по ее притоку выйдут к Байкальскому хребту. У нас в школьном музее висит огромная, во всю стену, карта, и на ней трасса обозначена красной цепочкой, по сторонам ее условными знаками нанесены полезные ископаемые, открытые геологами. Чего там только нет! Причем некоторые месторождения очень давно открыты, только никак нельзя было к ним подступиться. У северного склона Станового хребта, например, на семьсот километров тянутся мощные пласты каменного угля. Местами он выходит прямо на поверхность: черпай экскаваторами и вези! А возле угля будто на заказ по сторонам и железо, и марганец, и вольфрам, и алюминий, и олово... Природа расположила все это в кучке: стройте, люди, комбинаты, берите мои дары!