Белая ворона. Повесть моей матери
Шрифт:
Деревни пустели год от года. Молодёжи совсем не осталось, а старухи платья не шили, потому что им есть было нечего. Тогда Мария Васильевна, часто приезжавшая к нам, потому что я часто болела, стала шить и хорошо зарабатывать в посёлке, где было много молодёжи. Когда я выздоравливала, она всё равно не возвращалась в деревню, так как соблазнялась заработком, а её мать в деревне нищенствовала, так как пенсии у той не было совсем.
Тогда Анна Михайловна продала дом и переехала к дочкам в Кинешму. Мария Васильевна осталась без жилья. Зная её характер, ни одна из сестёр не взяла бы её и с миллионом в придачу. Мама взяла её на свою голову и мучилась с ней около 40 лет, "жила под пятой". Вскоре мама взяла и бабушку Анну Михайловну. Когда сёстры Марии Васильевны приезжали к нам в гости навестить свою мать, она выгоняла их, как будто это была её квартира, а не мамина.
Мария Васильевна и в нашей квартире продолжала беситься, постоянно упрекая, что все ей должны, абсолютно не замечая, что за 40 лет она ни разу не купила дров, не заплатила за их распил и колку, не платила за электричество и квартиру и была в квартире полной хозяйкой. Во время ссор с мамой она забирала все платья, которые сшила мне и маме, и все подарки; успокоившись и сменив гнев на милость, отдавала их назад. В семье она была главной. Анна Михайловна к этому времени не вмешивалась ни в какие дела. Ложные обмороки прекратились, когда однажды Лёня приехал в Заречный, и Мария Васильевна упала. Он осмотрел её, сказал, что это истерия, то есть большое притворство, и лучшее лекарство от этого – не обращать на неё никакого внимания. Она обозлилась, вскочила и больше уже никогда в притворные обмороки не падала.
Кроме всего этого, она была исключительно лицемерной, с посторонними изображала очень слабую, несчастную женщину, которую легко обидеть, больную, убогонькую, хотя силы у неё было, как у хорошего мужика, особенно, когда разъярится. В таком состоянии она даже могла бегать, подскакивая на больной ноге. Она гордилась тем, что она – непорочная девица, считала себя очень набожной, чуть ли не святой. К ней приходили простодушные женщины и просили помолиться, чтобы дочка в институт поступила, или чтобы муж перестал пить. Она охотно соглашалась, всегда для каждого находила утешительные слова, обещая помолиться, и не отказывалась от подарков. Но кушать их батоны и варенье она брезговала. Хлебом она кормила голубей, а из варенья делала бражку и от души угощала соседских мужиков-пьяниц, а те благодарили её, пели дифирамбы и очень уважали. В глаза она всех хвалила, а когда уходили, чихвостила на все корки – у всех находились недостатки. Врала она мастерски – никогда нельзя было догадаться, где ложь, а где правда. Мама была глупее её, и враньё её было "шито белыми нитками".
Вот и все её недостатки. В остальное время, когда бесы отпускали её, Мария Васильевна была добрейшим человеком. Она жалела всех людей, попавших в беду. Вспоминая о чужих несчастьях, она плакала настоящими слезами, сострадала всем убогим, испытав горечь собственной ущербности. Она жалела птичек, бабочек, мотыльков, привечала кошек. Только у неё цвели пышным цветом великолепные домашние растения, заполнив собой все окна, стол и даже пол. Она разговаривала с ними, как с живыми существами, и не позволяла нам даже дотрагиваться до них, когда они нам мешали. "Они живые, и всё понимают", – говорила она. Она любила детей и, наверное, всех, кто был слабее или несчастнее её. Когда я была ребёнком, она была исключительно добра ко мне, ничего не требовала от меня, ни за что не ругала – для этого была мама, которая держала меня очень строго. Мария Васильевна постоянно вмешивалась и защищала меня. Если мама запрещала мне читать книги в тёмной комнате, чтобы я не испортила зрение, и прятала их, то Мария Васильевна потихоньку подсовывала их мне и говорила, что она меня не выдаст. Я её не боялась и была очень привязана к ней. Когда она и мама ссорились, я всегда была на стороне своей няни. Да она и была мне ближе матери, так как постоянно была со мной, а мама постоянно пропадала на работе. Когда я поступала в медицинский институт, Мария Васильевна дала обет Богу – не есть мясо и рыбу до тех пор, пока я не поступлю и не закончу институт. А когда я закончила институт, вдруг что-то случилось с Вовой, он верещал, а мы не понимали, что у него болит. В посёлке не было ни врачей, ни скорой помощи, и тогда Мария Васильевна обратилась к Богу, обещая не есть мясо и рыбу до конца жизни, лишь бы Вова выздоровел, и сдержала своё слово. Вот такой это был преданный нам человек.
Мария Васильевна была непревзойдённым рассказчиком – так говорить не умел никто. Выразительная, плавная, неторопливая речь, мимика, жесты, то загадочное, то ироничное выражение лица захватывали слушателей и поглощали их внимание целиком. Один и тот же рассказ я и в десятый раз слушала с таким же удовольствием, как и в первый. Историй из прошлой жизни она знала множество, и умела их интересно рассказать. Это была талантливая артистка. Она знала множество частушек, пословиц, поговорок, сказок, песен, стихов. Ещё она любила делать сюрпризы и удивлять. Например, кому-то из своих клиентов она могла сшить такое платье, чтобы все ахнули, или испечь превосходные пирожки и плюшки, каких никто не умел печь, но сама не ела, а раздавала их, чтобы её похвалили. Кроме похвалы ей не нужно было ничего.
Мария Васильевна искренне заботилась о ближних. Когда я была уже взрослой и уходила за грибами, она беспокоилась, не голодная ли я, не промёрзла ли в лесу. И даже, когда она стала очень больной и ничего не могла делать для себя, забота поднимала её с постели, и она через силу приготовляла для меня что-нибудь очень вкусное, подносила рюмочку "для сугреву" и искренне радовалась, если мне это нравилось.
Она не была эгоисткой. Уже в детстве она не ела свою долю сахара, который бабушка делила всем детям поровну. Свою долю она берегла, и когда уже ни у кого не оставалось ни кусочка, она на радость всем доставала свой сахар и делила свою долю на всех. Она хотела служить ближнему и жить для людей. Она жаждала, чтобы её любили, и считала, что она достойна любви. Но со взрослыми у ней были постоянные конфликты.
И вот тут и появился мой ребёнок, тихий и прекрасный, как ангел небесный, да ещё и кудрявый. Она поняла, что это её ребёнок, и она его настоящая мать, а от меня отмахивалась, как от мухи, поглощённая своей дикой, слепой, материнской любовью: "Уйди, ты ничего не понимаешь. Я много детей вынянчила. Я знаю". Но мои взгляды коренным образом отличались от её убеждений. В школе нас учили преодолевать трудности. Мой отец предупреждал меня в письмах, что жизнь пройти – не поле перейти, и нужно готовиться к трудностям жизни с детства.
Я стала делать замечания няне.
– Зачем ты одеваешь его? Ему уже пора самому одеваться, обуваться, самостоятельно кушать, снимать штанишки и ходить в туалет, вытирать свои сопли.
– Придёт время, и будет, – говорила она.
– Так давно уже пришло. Все с трёх лет уже сами едят и штаны снимают, а ему уже шесть.
– Зато он на пианино играет, а они не умеют.
– Но как он в армии будет служить? Там надо быстро уметь всё делать.
– А он не будет служить, он учиться будет, станет инженером и будет "ходить руки в брюки".
Из этого разговора ребёнок понимал, что ему не нужно делать то, что делают другие, но для него приготовлена другая участь.
Я говорила ей:
– Он хуже всех в саду. Ты бы посмотрела, как они рисуют, лепят, вырезают.
– Зато он читает лучше всех, – говорила она.
– Но ведь в школе будет не только чтение, но и рисование и письмо.
На другой день няня рисовала сама и, подавая мне рисунок, говорила:
– Вот он как хорошо рисует, лучше их.
Мария Васильевна искренне считала, что если ребёнок чего-то не умеет, и ему не интересно это, то и не надо это делать. Главное – чтобы ему было хорошо. А придёт время – и научится, так как не было людей на свете, которые не умели бы шнуровать ботинки или принимать пищу – ведь это очень просто. А вот на пианино играть и стихи запоминать – это большое достижение.
Вова совершенно не понимал значения слов "надо" и "нельзя". Для него они значили столько же, сколько шум дождя за окном, как что-то совсем не относящееся к нему. Если я говорила Володе, что надо что-то сделать, Мария Васильевна тут же вмешивалась и говорила, что совсем не обязательно. Когда я говорила "нельзя", она тут же говорила: "Можно, он ещё маленький". Через несколько лет я прочла в дневнике у Владимира ‹http:atheist4.narod.rubiogr89_1.htm›, что слова "надо" и "нельзя" он занёс в разряд матерных слов, которые нельзя даже произносить, а нужно делать только то, что хочется. Ещё я узнала, что я стала врагом Љ1.