Белая ворона. Повесть моей матери
Шрифт:
Может, другого ребёнка эти формулы жизни и не искалечили бы, если бы он был бы активным, стремился к наблюдению и изучению окружающей жизни, а, следовательно, мог сравнивать, анализировать, подражать поведению других. Но Володя кроме достоинств и талантов от природы имел существенные недостатки. Он был пассивен и замкнут на себя. Ему с рождения было достаточно самого себя. Поэтому он и был спокоен, нетребователен, некапризен, ненаблюдателен, и поэтому он стал сильно отличаться и отставать в развитии от своих сверстников.
В дополнении к этому няня решила изолировать его от окружающей среды, наблюдая его малый интерес к окружающему, то есть она шла по пути его природы и была последовательна: если ребёнку достаточно общения только с ней, и ему хорошо от этого, то пусть он только с ней и общается. Мария Васильевна постоянно говорила: "Природа преодолевает науку". Я тоже знала, что "гони природу в дверь – она войдёт в окно", но, тем не менее,
Мария Васильевна больше не шила, ничего не делала по дому и посвятила ему целиком себя. Она ограждала его от всех трудностей и выполняла все его желания. Если он уронит на пол носовой платок, она, чтобы он не утруждался, поднимет его и положит в карман; кормила его с ложки сама, чтобы он случайно не облился супом. Она водила его за руку и не отпускала, чтобы он не упал и не ушибся. Она часто вспоминала своё детство, когда по недосмотру родителей она в четыре года стала калекой. Конечно, она не хотела, чтобы это случилось с Володей, и берегла его, как зеницу ока. Разумеется, она с удовольствием одевала и обувала его, вытирала сама ему попку, снимала штанишки и сама помогала ему пописать почти до восьми лет, то есть руками он не делал ничего и никогда.
Мария Васильевна искренне верила в то, что "он у нас лучше всех" и в подтверждении этого, чтобы и другие так думали, постоянно демонстрировала его таланты. На улице она сажала Володю на лавочку в окружении гуляющих старушек, и он читал им поэмы Пушкина и другие стихи. Бабушки удивлялись, восхищались и аплодировали. Когда кто-нибудь приходил к нам домой, она просила Володю показать, как он играет на пианино, и снова были аплодисменты и похвала. Его приучали к славе, как к наркотику. Надо делать только то, что удивит и приведёт к восхищению. Кто же будет удивляться и восхищаться, если он зашнурует свои ботинки, возьмёт ложку в руку и будет есть сам? Никто. Все дети уже давно это делали сами. Зато Вова мог говорить безумолку и очень любил, когда все бабушки слушали его и хвалили. Няня совсем не замечала, что он совсем не умеет слушать и перебивает взрослых, и если взрослые разговаривали в это время, она говорила: "Молчите, дайте ему сказать".
Такое воспитание, по моему мнению, было иллюстрацией к теме "Как не надо воспитывать" и сердце моё постоянно болело.
Няня была портнихой, и для того, чтобы Вова был лучше всех и выделялся, очень красиво его одевала, и часто к воротничку рубашечки приделывала бабочку или повязывала бантик. Полненький, синеглазый, с длинными чёрными ресницами, он вызывал восхищение окружающих людей: "Какой хорошенький мальчик. Ну, прямо, как девочка".
Выйдя на улицу, увидев детвору, няня пугалась: "Мальчишки! Они плохие! Они дерутся!" И быстро, как могла, ковыляла с Вовиком подальше от них, к старушкам на лавочке. Если кто-то из них водился с ребёнком, то если это была девочка, она оставалась, и Вова играл с ней, если мальчик – уходила подальше, на другую лавочку. Так с ранних пор была дана установка: мальчики плохие, девочки хорошие. Но ведь он был тоже мальчиком. Что думал он в то время – я не знаю, но из его дневников, которые я прочла позднее, я узнала, что он завидовал девочкам, что они носят платья. Может быть, он думал тогда, что они и хорошие только потому, что носят платья, и чтобы быть хорошим, как они, надо надеть платье? Может быть, он оправдывал (подсознательно) своё существование в качестве мальчика тем, что он мальчик особенный, не такой, как другие мальчики – он же не дерётся. Во всяком случае, мальчиков он избегал всю жизнь, и у него никогда не было друга, зато за девочками волочился с трёх лет, и самая вредная и капризная из них была для него королевой. Фото. Вова+Оля. ‹http:atheist4.narod.rusvf23.htm›
Это сыграло большую роль в его жизни. Он категорически отказался служить в армии, обещая броситься под поезд. Причина отказа – там нет девочек. Когда он поступил в МИЭТ, не мог жить в общежитии вдвоём с очень спокойным умным мальчиком в одной комнате и сбежал на дорогую частную квартиру в другом районе Москвы, что было неудобно и отнимало много времени на поездки в институт. Он не переваривал всех мальчиков подряд, даже неагрессивных, интересных и умных.
Вова ходил в детский сад с четырёх с половиной лет только на три часа и, хотя и не любил его, но не протестовал, как я в своё время, а покорно, понурив голову, тащил туда ноги, как каторжник на каторгу. Там не было ничего хорошего, никто им больше не восхищался, никому он был не интересен. Он ничего не умел делать. Когда дети собирались на прогулку, он сидел и ждал, когда его оденут. Я видела однажды, когда ему было уже лет семь, как его, крупного, большого, обувала крошечная девочка, а он сидел, развалившись, как барин. Няня так и говорила: "Ты наш барин". Дети лепили, рисовали, делали аппликации. Я приходила, интересовалась их работами, но на листе Вовы Фомина всегда было пусто. Один раз я увидела только одну линию, проведённую сверху вниз – наверное, дети ему помогли. Воспитательница жаловалась, что Володя на все замечания только смеётся и ничего не делает. Он даже не понимал, для чего он должен делать то, что ему не хочется? Почему он должен делать то, что делают все?
Няня часто гордилась тем, что он какой-то особенный, не такой, как все, и это очень хорошо – быть не таким, как все, так как все вокруг были плохие, а вот он – лучше всех. Следовательно, и подражать, и учиться чему-либо у окружающих не надо, и нужно оставаться таким, каким ты родился. Следовательно, искусственно была остановлена точка роста и развития личности. Я видела, что ребёнок не такой, как все, и отличается от детей не только в лучшую, но и в худшую сторону. Я высказывала свои опасения Марии Васильевне, делая ей замечания по воспитанию, но разве можно было ей сказать хоть одно слово против? Нельзя! Невозможно! Никому и никогда. И вот почему. Расскажу подробно о том, что это была за личность.
Мария Васильевна была калекой с детства, и физический изъян привёл и к искривлению характера. Во-первых, она была в большой крестьянской семье младшим ребёнком, и поэтому ей уделялось больше внимания, чем сёстрам. Не она заботилась о них, а они заботились о ней. Во-вторых, её буквально носили на руках после девяти операций по поводу травмы костей таза и ноги. Она часто лежала в больнице и общалась чаще со взрослыми больными и медперсоналом, чем с детьми. В школу она ходить не смогла, так как над ней смеялись дети, дразнили, указывая на хромоту, по пути в школу мальчишки толкали её в снег, а убежать она не могла. Она осталась неграмотной, из арифметических действий знала только сложение и вычитание, знала буквы, но читать по слогам не могла. Она долго перебирала буквы, пока не получалось какое-то слово. Таким образом, она читала только одну книгу – Библию, и то, наверное, только потому, что знала наизусть то, что читала. Она могла написать печатными буквами несколько слов.
В семье все очень жалели несчастного, убогого ребёнка и компенсировали её несчастье повышенным вниманием к ней. И так она стала центром внимания всей семьи, и весь мир завертелся вокруг неё. А если вдруг внимание взрослых ослабевало (у всех было много дел по хозяйству), она, имея развитый ум, быстро нашла способ привлечения внимания к себе. Она видела, как в больнице умирали люди, слышала, что девять операций под наркозом могли повредить её сердце, и, понимая, что её очень жалеют, когда ей не доставало внимания, падала на пол, не шевелилась, изображая мёртвого человека. К ней подбегали взрослые, суетились возле неё, брали на руки, утешали, то есть своим поведением подтверждали, что она действительно тяжело больна, и этим убедили её. Она поверила в свою болезнь, которая стала для неё желанной, и у неё развилась истерия. Припадки стали возникать всё чаще, когда ей что-то требовалось, и она была чем-то недовольна. Взрослые заметили, что приступы возникают только тогда, когда ребёнок чем-то расстроен, и старались ничем не расстраивать, потакая всем её капризам. Все боялись, что она умрёт, ведь она перенесла девять операций под наркозом, очевидно, у неё больное сердце, и во время приступа она может умереть. Так уже с раннего детства она подчинила себе взрослых и управляла ими.
Мария Васильевна была талантливым человеком, быстро научилась шить, вышивать. Будучи взрослой девушкой,она была лишена возможности ходить на гулянье, работать в поле, ухаживать за скотиной. Поэтому она вся отдалась своему мастерству и достигла невероятных успехов. Стоило ей увидеть какой-то новый фасон у приезжих из города – она тут же перенимала его. Равных ей не было, она обшивала 40 деревень. Она была исключительно трудолюбива, в войну работала сутками и спала урывками, сидя за машиной. Она не стала обузой для семьи, как предполагали, но наоборот была опорой и главной её кормилицей. И она возгордилась, стала командовать даже своей матерью. Ещё будучи ребёнком, она вмешивалась во все семейные дела, распоряжалась, кому с кем гулять, кому за кого замуж выходить. Ей нельзя было ни слова сказать поперёк. Она не только падала в мнимый обморок, но стала угрожать, что ославит всю семью, и периодически бегала то топиться в реке, то давиться во дворе. Её уговаривали и уступали. В детстве я очень переживала и боялась: вдруг она и на самом деле утонет, и я жалела её. Однажды её мать Анна Михайловна, поняв, что это просто шантаж с целью подчинения своей воле, подала ей верёвку: "На, давись, больше не могу". После этого она перестала угрожать, что удавится или утопится. Она придумала другое. Она орала на всю деревню, что её, убогую, обижают, что она столько добра всем сделала, а её не ценят. При этом она драла на себе волосы, била себя по голове и заливалась слезами в три ручья.