Белее снега, слаще сахара...

Лакомка Ната

– Уезжаю подальше из этого проклятого города, - процедила я сквозь зубы, запихивая в сумку молитвослов, шкатулку с моими дешевенькими бусами и колечками, и мешочек со свечами.

– С чего бы это?! – мастер Лампрехт опомнился и вцепился в сумку, стараясь вырвать ее из моих рук. – А как же заказ госпожи Филиберт?! Она к завтрашнему приему ждет марципановый торт!

– Вот сами и приготовите, - я тянула сумку в свою сторону, а мастер Лампрехт в свою.

– Я тебя не пущу! – голосил он. – Я тебя запру! В розыск объявлю!

– Не имеете права! Я на вас в суд подам за произвол и удержание

против воли! – не осталась я в долгу.

Запереть! Ха! Достало мне короля Иоганнеса!..

– А ну, отдайте сумку! – прикрикнула я на хозяина, и тут внизу звякнул колокольчик – пришли посетители.

Это придало мастеру силы и прыти, и он всё-таки вырвал сумку у меня из рук и помчался вниз по лестнице во всю прыть, на которую были способны его короткие толстые ноги.

Я побежала за ним, перепрыгивая через две ступени, и внизу, напротив прилавка, где были разложены образцы сладостей, остановилась как вкопанная. Мастер Лампрехт с восторгом кланялся незнакомому мне господину – важному, с заметным животиком, в шубе с лисьим воротником. К шубе был пристегнут позолоченный вензель - скрещенные нож и ложка, а над ними – корона с пятью зубцами.

Королевский повар!..

Я уставилась на этот вензель, а мастер Лампрехт продолжал, не забывая прижимать мою сумку к груди:

– …конечно, мой господин! Сию секунду и все – только лучшего качества!

– Клади все, что посчитаешь достойным, чтобы попробовали его величество и ее высочество, - важно сказал королевский повар и неодобрительно покосился на меня.

– Мейери! – в голосе хозяина прозвучали знакомые деловитые нотки. – Немедленно упакуй наши лучшие сладости. Почему ты не предупредила меня, что его величество желает попробовать наши конфеты?! Быстро! Не заставляй господина Клауса ждать!

Я по-привычке направилась за прилавок, а мастер Лампрехт заливался соловьем:

– У нас лучшие конфеты во всем королевстве! А пирожные – лучшие во всем свете! Мы рекомендуем обратить особое внимание на заварные кольца с орешками, на кофейное печенье и слоеные пирожные – они особенно удаются моей помощнице.

Тут я опомнилась и сказала:

– Вообще-то, у меня срочный заказ на том конце города, господин Лампрехт. Вы позабыли, наверное. Обслужите господина королевского пвара сами, а я пока сбегаю по делам, - и я с милой улыбкой подплыла к хозяину и попыталась забрать у него сумку.

– Заказ подождет, - с такой же милой улыбкой ответил мастер. – Не задерживай господина Мейнгеера. Он приехал с королевской охраной…

Этот хитрец очень вовремя упомянул об охране. Я сразу передумала выходить из лавки и вернулась, чтобы упаковать сладости.

Пока я заворачивала маковые крендельки в вощеную бумагу, и укладывала пирожные из лимонного желе в сундучок, мастер Лампрехт рекламировал мои таланты:

– Моя помощница лучше всех готовит свадебный шодо. Если его величество решит соблюсти все традиции, шодо просто необходим.

Я не удержалась и хмыкнула. В нашем королевстве бытовало поверье, что жизнь молодоженов будет легкой и сладкой, а новобрачный будет всегда ласков к жене, если новобрачная перед тем, как удалиться в спальню, угостит мужа сладким кушаньем, приготовленным по особому рецепту.

Десерт «шодо» готовился на водяной бане и требовал ловкости и внимания. Яичные желтки смешивались с виноградным вином и сахарной пудрой, а потом сбивались, подогреваясь на небольшом огне, до пышной упругой пены. То, что нужно для поддержания сил в первую брачную ночь – нежно, сладко, сытно и не отягчает желудок.

Я представила, как невеста кормит его величество Иоганнеса с ложечки, чтобы подобрел. Едва ли шодо – каким бы нежным и сладким оно не получилось – способно заставить короля подобреть.

Гензель!..

Я вспомнила имя, которым назвала короля сестра, и едва опять не фыркнула. Это ласковое прозвище подходило королю примерно так же, как мне – имя Мейери. Мама словно в насмешку подобрала для дочери имя «молочно-белая».

А он обозвал меня Головешкой!..

Я укладывала заварные кольца почти с яростью. Не такая уж я и черная, чтобы заслужить подобное прозвище. Всего-то смуглая. Как будто хорошо загорела. Я украдкой посмотрелась в витрину, не удержалась и вздохнула. Поганец король знал, как ударить побольнее. В юности я страшно переживала, что уродилась в маму – такой же смуглянкой, черноглазой, с черными волосами. Мне хотелось быть высокой, голубоглазой, с золотистыми локонами и беленькой, как сахарок.

Наверное, маме тоже этого хотелось, поэтому она и назввала меня «белой», понадеявшись, что имя изменит внешность.

Увы.

Черное не станет белым, назови его хоть сахарком, хоть бланманже.

Наконец, сладости были упакованы, слуга, сопровождавший королевского повара, с великой осторожностью подхватил сундучки и свертки, и мастер Лампрехт сам открыл двери, провожая влиятельного гостя.

Мы встали у окна, глядя, как повар важно идет до саней, похожий в своей лисьей шубе на огненный колобок, потом садится на сиденье, забросанное подушками, а слуга складывает сладости в короб у ног повара.

– Вся улица сбежалась! – потирал руки мастер. – Поистине, счастливый день!

– Он опустошил всю вашу лавку и не заплатил ни грошена, - заметила я.

Кучер подхлестнул лошадей, и сани помчались по улице, сопровождаемые восторженным улюлюканьем мальчишек. Особо отчаянные тут же вскочили на полозья, чтобы прокатиться с ветерком, но кучер погрозил кнутом, и мальчишки со смехом повалились в сугробы.

– Что значит потеря дневной выручки по сравнению с королевской рекомендацией! – возмутился мастер Лампрехт. – Да это все равно, что сам король появился бы на пороге «Пряничного домика» и попросил продать ему дынных цукатов!

Мастер не заметил, а я при одном упоминании о дынных цукатах залилась краской до ушей.

Грубиян король еще и поцеловал меня! Совсем потерял чувство совести и чести!

Но вместе с тем я вынуждена была признать, что в том поцелуе не было ничего грубого. Наоборот, поцелуй получился нежным, свежим и сладким… И одни только воспоминания о том, как твердые мужские губы прикасались к моим губам, растревожило и взволновало…

Взволновало!.. Вот еще!..

Я разозлилась на весь мир сразу – и на город, равнодушно глазевший, как тиран-король похищает меня средь бела дня, на короля, столько лет пестовавшего какие-то глупые обиды, и на себя саму…