Беленькие, черненькие и серенькие
Шрифт:
В числе прислуги была ещё старая кухарка Акулина, мать Ларивона. Её считали первою особой в домашнем штате. Чрезвычайно дородная, с зобом в три этажа, смотревшая на всех с высоты, она походила на важную купчиху. Никого не удостоивала она низким поклоном, даже господ своих, а только едва заметным киванием головы. Если нужно было господам о чём посоветоваться, приглашали Акулину, как женщину старшую в доме, бывалую и разумную. На этом совете обыкновенно решал её голос, которому покорялась и сама Прасковья Михайловна (так звали Ванину мать). Акулина превосходно готовила кулебяки, всякие похлёбки, холодные и жаркие, квасы, меды [36] , мочила отличным образом яблоки и умела сохранять свежие до новых. Она же с таким складом и прибаутками рассказывала сказки, что её не только Ваня, но и большие заслушивались. Дар этот перешёл и к сыну её Ларивону.
36
Акулина превосходно готовила кулебяки, всякие похлёбки, холодные и жаркие, квасы, меды. Кулебяка — пирог с начинкой, традиционное русское блюдо. Похлёбки холодные и жаркие (горячие) — разновидность супа, представляющая собой лёгкий овощной отвар, например, картофельная похлёбка, капустная похлёбка, щавелевая похлёбка. Приготовление требовало особого поварского искусства. Меды — хмельные напитки, основой которых был мёд.
Да ещё в доме был кривой кучер Кузьма, горький пьяница, который на старой сивой лошади [37] возил и воду
В доме не очень любили его: хозяйка за то, что был груб и запрягал лошадь по два часа; Ваня за то, что бранил и бивал больно железную лошадку, как называл он её по цвету масти; ключница за то, что воровал овёс и краденые деньги пропивал; Ларивон вообще за беспорядочную жизнь; кухарка за то, что был нечистоплотен и даже подле Божьего милосердия нюхал проклятое зелье [38] . Под носом у него всегда оставалось гнёздышко табаку. Серые, налитые кровью глаза его смотрели недоброжелательно. Он сам не любил никакой твари. Если б не Ваня и Ларивон, старый пёс, оберегавший дом, давно помер бы с голоду. А чего не доставалось от Кузьмы его жертве, сивой лошадке? Кузьму терпели, потому что некем было заменить его.
37
... на старой сивой лошади. Сивая — масть лошади, серовато-сизый цвет.
38
... подле Божьего милосердия нюхал проклятое зелье. Божье милосердие — образа, иконы.
— Что вы лаетесь: кривой да кривой? — говаривал он, отделываясь от брани дворовых. — Не своею охотой, Божья воля! Был хмелён да наткнулся на какой-то сук. Ослепнуть бы вам всем!
Вздумалось однажды этому грубияну отплатить своей госпоже за какой-то сердитый выговор.
— Купчиха! Больно спесива! — говорил он вслух сам с собою, запрягая лошадь и коленкой посылая ей в бок удар за ударом. — Вишь какая знать! Давай мне денег, и я буду купцом не хуже вас. Были мы прежде генеральские — не таких возили.
И вот едет Прасковья Михайловна куда-то в гости, в четвероугольной линеечке с порыжелыми кожаными фартуками [39] . Вдруг лошадь останавливается против красных рядов, на самом бойком месте в городе [40] . Возничий опускает вожжи, преспокойно достаёт тавлинку [41] из-за голенища сапога, запускает в неё концы своих пальцев и готовится вложить заряд в свою широкую ноздрю… Послышался смех лавочников; но вслед за тем мелькнула белая ручка в шёлковых перчатках, что-то горячее стегнуло Кузьму по щеке; щепоть табаку и тавлинка, вместе с кусками перламутрового веера и играющими на нём амурами [42] , далеко полетели в сторону. «Пошёл! Я научу, как со мною шутить!» — раздался тонкий, но повелительный голос Прасковьи Михайловны. Возничий, невольно повинуясь этому голосу, взялся за вожжи. Линеечка тронулась, провожаемая одобрительными возгласами лавочников, ставших, по обыкновению людскому, тотчас на стороне победителя. Никогда ещё сивка так прытко не бежала, как будто из благодарности, что отплатили за многие её страдания. С той поры Кузьма держал месть за пазухой.
39
... в четвероугольной линеечке с порыжелыми кожаными фартуками. Линейка — широкие, многоместные дрожки, в старину с фартуками, а иногда с занавесями, как кровать.
40
... против красных рядов, на самом бойком месте в городе. Красными назывались ряды, где торговали красным, или аршинным, товаром — различными материями на платье. «Самыми бойкими» в Коломне были Житная площадь (ныне Двух революций) и Бабий рынок вдоль Владимирской улицы (ныне Зайцева).
41
... достаёт тавлинку... Тавлúнка (таблúнка) — плоская берестяная табакерка с ремешком во вставной крышке.
42
... вместе с кусками перламутрового веера и играющими на нём амурами. — Складной веер был обязательным атрибутом женского туалета в дворянском обществе. Перчатки, веер из дорогого материала перламутра с характерным рисунком (Амур, согласно римской мифологии, крылатый мальчик, непременный спутник богини любви и красоты Венеры) — приметы ориентации купцов Пшеницыных на дворянскую культуру.
Ване в то время, с которого начинается наш рассказ, едва минуло семь лет [43] . Матери его Прасковье Михайловне было только двадцать четыре года. Максим Ильич взял её из купеческого дома, который хотя был прежде очень богат, но расстроился вследствие разных торговых неудач. Она слыла первою красавицей в городе и хорошо это знала. Отец и мать баловали её, единственное своё дитя, как ненаглядное сокровище. Всякая прихоть, каприз её исполнялись как закон. С детского возраста она привыкла повелевать. Вырваться из смиренного круга, в который обстоятельства её бросили, и стать на высшую, блестящую ступень было одним из самых горячих её мечтаний. Властолюбивая дома, где всё ходило по её ниточке, она хотела и судьбу поставить на свою ногу. Девочка твердила, что выйдет за генерала. Увёз же соседку, красивую попову дочку, помещик, у которого тысяча душ, и женился на ней. Но генералов в кругу её не оказывалось, да и не было ни перед ней, ни за ней богатой придачи, за которою превосходительные женихи гонятся более, чем за умом и красотою. Купеческих претендентов на её руку, которых предлагали ей родители, иногда на коленях, было множество. «Вспомни, Парашенька, — говорили они, — ведь тебе шестнадцать лет. Твои погодки уж два года замужем да и детей породили. Сраму, сраму-то не оберёшься, как засидишься в девках» [44] . Прасковья Михайловна, утомлённая этими мольбами, а ещё более убеждённая доводами няни своей, которая выведывала для неё все качества и недостатки женихов, решилась осчастливить купеческого сына, Максима Ильича Пшеницына. Неужели его домик, смиренный, ветхий, мог прельстить гордую красавицу? Нет, она видела далее, она шла за богатые, блестящие надежды… Этот бедный домик должен был, рано или поздно, превратиться в роскошные палаты.
43
Ване ...едва минуло семь лет. — Можно предположить, что события разворачиваются в 1797 или 1799 г., поскольку сам Лажечников дату своего рождения относил то к 1790, то к 1792 г.
44
... ведь тебе шестнадцать лет. Твои погодки уж два года замужем да и детей породили. Сраму, сраму-то не оберёшься, как засидишься в девках. — В XVIII в. Святейший Синод назначил минимальный брачный возраст для юношей и девушек — 15 и 13 лет соответственно.
Грамоте Прасковья Михайловна плохо знала; она едва разбирала по складам песенники [45] и ужасными каракульками подписывала своё имя; однако ж цифры знала до ста тысяч. Она слыхала, что одна барыня, также безграмотная, имевшая дела с отцом её, проводила за нос самых крючковатых законников, могла рассказать, как лучший адвокат, содержание каждой деловой бумаги и от небольшого наследственного состояния оставила своим детям несколько тысяч душ да построила десяток каменных церквей. И у нашей купеческой дочки грамота была в голове, или она, по крайней мере, так думала. Муж её, страстно влюблённый в неё, смотрел ей в глаза; свёкор ласкал её и называл своею любимою невесткой. К тому ж, всегда живя в Москве, он не мешал её домашнему владычеству. Перешагнув из жилища отца своего в жилище мужа, она только расширяла своё господство.
45
... она едва разбирала по складам песенники. — Песенник —
Максиму Ильичу было не более двадцати двух лет, когда он на ней женился [46] . Он имел приятную наружность, сердце доброе, светлый ум и стремление к дворянской жизни, чему способствовали немало связи его отца, Бог знает как и когда сделанные, со многими знатными лицами того времени [47] . При выборе его Прасковьей Михайловной склонило также весы на его сторону и то, что он и весь род его, со времени Петра Великого, ходили в немецком платье, что Пшеницыны ели серебряными, а не деревянными ложками, каждый с своего оловянного прибора, а не из общей семейной деревянной чаши, что они имели прислугу и кое-какой экипаж [48] . Говорили, что этот род шёл от новгородских именитых людей, которые, избежав казней во времена Иоанна Грозного, переселены им были в Холодню [49] . Поэтому в фамилии Пшеницыных сохранилась какая-то наследственная, кровная гордость, которой не замечали в прочих смиренных обитателях Холодни. Во всех городских собраниях видали их всегда передовыми.
46
Максиму Ильичу было не более двадцати двух лет, когда он на ней женился. — Прототип Максима Ильича — отец писателя, купец Иван Ильич Лажечников (1760-е, Коломна — 1837, Москва), в 1790-е гг. единственный в Коломне именитый гражданин, до своего ареста (1799) городской голова. В биографии писателя, составленной с его слов, читаем: «По смерти отца своего получив богатое наследство, отец Ивана Ивановича Лажечникова построил себе в г. Коломне роскошный дом против церкви Иоанна Богослова... Вообще... жил на богатую дворянскую ногу. Кроме обширной торговли и серного завода в Рязанской губернии он купил ещё себе ... поместье в 23 верстах от Коломны... От природы умный, честный и правдивый...» (Празднование юбилея 50-летней литературной деятельности И. И. Лажечникова 4 мая 1869 г. М., 1869. С. 11 — 12). По архивным свидетельствам, Иван Ильич после смерти отца (1795) завёл в 1797 г. шёлковую фабрику в собственном доме. Согласно сохранившемуся «брачному обыску», Иван Ильич женился на Татьяне Максимовне Машонкиной, матери писателя, в ноябре 1784 г. (Дымова А. М., Самошин С. И. Документы семьи И. И. Лажечникова из фондов Коломенского краеведческого музея // Лажечников и Коломна: Сборник научных трудов. Коломна, 2005. С. 17).
47
... связи его отца, Бог знает как и когда сделанные, со многими знатными лицами того времени. — См. комментарии 55, 110. Кроме того, в автобиографии, продиктованной Ф. В. Ливанову, писатель указывает двух вельмож, способствовавших освобождению отца из-под ареста: Куракина и Лобанова-Ростовского. Один из них, скорее всего, князь Александр Борисович Куракин (1752 — 1818), сенатор и вице-канцлер при Павле I, или брат его Алексей (умер в 1829 г.), генерал-прокурор при Павле (первый из братьев известен и своими литературными трудами). Другой — князь Яков Иванович Лобанов-Ростовский (1760 — 1831), бывший с 1794 г. обер-прокурором 5 департамента Сената, затем назначенный в Москву наблюдать за делами в московских департаментах Сената и присутственных местах губернии. Он, кстати говоря, имел в собственности дом в Коломне. Не исключено, что Илья Акимович Ложечников, дед писателя, мог быть знаком и с другими знатными домовладельцами Коломны из рода фельдмаршала Б. П. Шереметьева, князя Д. М. Голицына, князей Черкасских.
48
... ходили в немецком платье... имели прислугу и кое-какой экипаж. — Европейская одежда, столовый этикет, наличие слуг и своего выезда — всё это явные приметы стремления Пшеницыных в «лучшие люди».
49
.... этот род шёл от новгородских именитых людей ... переселены им были в Холодню. — Семейное предание об изгнании предков в Коломну из Великого Новгорода хранилось в роде Ложечниковых, о чём писатель упоминает в автобиографическом очерке «Новобранец 1812 года».
Надо прибавить, что Максим Ильич имел врождённое стремление к образованию себя. Случай развил ещё более эту склонность. В одну из частых поездок своих в разные пределы России, которые он всякий год совершал по торговым делам, познакомился он где-то с каким-то господином Новиковым {1} [50] . Новиков полюбил молодого человека, беседовал с ним часто о благах, доставляемых просвещением, и снабдил его списком всех книг и журналов, какие только были изданы на русском языке. Максим Ильич не замедлил купить эти книги и читал их с жадностью. К сожалению, в число их попалась и нравственная контрабанда, которую умел искусно навязать ему книгопродавец: это был «Фоблаз» и несколько других подобных сочинений [51] .
50
... познакомился он ... с каким-то господином Новиковым. — О знакомстве своего отца с великим русским просветителем Николаем Ивановичем Новикóвым (1744 — 1818) Лажечников упоминает в автобиографии, продиктованной Ф. В. Ливанову (см.: Празднование юбилея 50-летней литературной деятельности И. И. Лажечникова... С. 13). Имение Новикова Авдотьино, расположенное сравнительно недалеко от Коломны, во второй половине XVIII в. называлось Тихвинское-Авдотьино и относилось к Никитскому уезду (ныне Ступинский район). До наших дней от усадьбы сохранился каменный флигель, несколько крестьянских домов, построенных Новиковым, и Тихвинская церковь, где он похоронен.
51
... нравственная контрабанда... «Фоблаз» и несколько других подобных сочинений. — Полное название романа французского писателя XVIII века Жана Батиста Луве де Кувре — «Похождения кавалера Фоблаза». Роман выходил частями (1787 — 1790) и пользовался большим успехом благодаря эротической фабуле. Имя заглавного персонажа романа стало синонимом женского соблазнителя. Упоминается Пушкиным в первой главе «Евгения Онегина»: «Его ласкал супруг лукавый,/ Фобласа давний ученик...». В России в 1790-е годы вышло два перевода: «Приключения шевалье де Фобласа» и «Жизнь кавалера Фоблаза», один из которых, видимо, и приобрёл Максим Ильич Пшеницын. К нравственной контрабанде может быть причислен и другой скандальный французский роман в письмах «Опасные связи» Шодерло де Лакло (1782), русский перевод которого появился в 1804 — 1805 гг. В XIX в. во Франции роман был запрещён как оскорбляющий нравственность.
Когда красавица Пшеницына ехала в своей колеснице — покуда скромной, четвероугольной линеечке, наподобие ящика, с порыжелыми кожаными фартуками, — на сивой старой лошадке, с кривым кучером, и подле неё сидел её миловидный сынок, прохожие, мещане, купцы и даже городские власти низко кланялись ей. Приветливо, но свысока отвечала она на их поклоны. В приходской церкви ей отведено было почётное место [52] ; священник подавал ей первой просвиру; все с уважением сторонились, когда она выходила из храма.
52
В приходской церкви ей отведено было почётное место... — Лажечниковы были прихожанами церкви Бориса и Глеба в Запрудах, в ней крестили будущего писателя.
Опять спросим, отчего ж такой смиренный, ветхий домик, мрачно глядевший на пустыре, такой бедный экипаж и прислуга — и вместе такое общее уважение жителей Холодни к Пшеницыным? Загадка была легка; её давно разгадала Прасковья Михайловна: отец мужа её был — миллионер. Миллионер того времени!.. Максим Ильич имел ещё брата, который жил в Москве. Старик-богач здравствовал. Он давал сыновьям на содержание только то, что ему вздумается, да и в том требовал отчёта. Итак, жители кланялись богатым надеждам.