Белларион

Сабатини Рафаэль

Однако его выпад был встречен новой контратакой.

— Ты до сих пор не хочешь понять меня! Знаешь ли ты, почему я мечтаю стать герцогиней? Да только лишь потому, что это мое единственное утешение. Неужели, лишившись любви, я должна распрощаться и со своими амбициями тоже?

— И о чем вы больше сожалеете?

Ее темно-синие глаза умоляюще остановились на нем.

— Всегда больше жалеешь то, чего лишаешься в настоящий момент.

— Но синьор Фачино вполне способен дать вам и то и другое.

— Фачино! Фачино! — с неожиданным раздражением

в голосе воскликнула она. — Неужели ты не можешь хоть ненадолго забыть о Фачино?

— Надеюсь, что нет, — решительно ответил он и слегка поклонился ей.

Тем временем о симпатиях графини стало известно при дворе, и герцог — редчайший случай в его недолгой жизни — лично задал тон шуткам на эту тему.

— В недалеком будущем Фачино ждет приятный сюрприз, — сказал он. — Благодаря чарам мессера Беллариона его жена вскоре превратится в его приемную дочь.

Его высочеству так понравилась своя же собственная острота, что он неоднократно повторял ее по разным поводам, а его придворные, стараясь угодить ему, изобрели многочисленные вариации, ни одна из которых, впрочем, не достигла ушей Фачино. Дело в том, что привязанность Фачино к своей жене граничила с обожествлением, так что всякому, кто решился бы произнести шутку герцога в его присутствии, непоздоровилось бы. Меряя Беатриче по своей мерке, он считал само собой разумеющимся, что она, будучи супругой приемного отца, должна питать к Беллариону исключительно материнские чувства.

Его мнение не изменилось, даже когда поведение графини дало ему весьма веские причины для подозрений.

Однажды вечером в конце апреля к Беллариону пришел слуга с просьбой от Фачино немедленно явиться к нему. Однако, придя в его апартаменты, юноша обнаружил, что Фачино еще не вернулся, и устроился на лоджии, коротая время с манускриптом «Божественной комедии» Данте в руках.

Однако вскоре его уединение было нарушено — надо сказать, к его немалой досаде — появлением графини. Она была в белом парчовом платье, ее иссиня-черные волосы украшали огромные сапфиры, сверкавшие так же загадоч но, как и ее темно-синие глаза, и она принесла с собой не большую лютню, искусством игры на которой владела в со вершенстве. Граф скоро вернется, сообщила она ему, а те временем, чтобы скрасить ему ожидание, она немного попоет. За этим занятием и застал ее Фачино, буквально ворвавшийся к ним, но ни осекшийся на полуслове голос графини, ни ее испуганное, залившееся краской лицо не привлекли его внимания. Он широким шагом пересек соединявшуюся с лоджией комнату и без экивоков выложил Беллариону все новости:

— Буонтерцо наступает! Вчера утром он вышел из Пармы и движется в сторону Пьяченцы во главе четырехтысячной армии.

— О Боже! — воскликнул Белларион. — У него все равно больше солдат, чем у нас.

— Благодаря французам и миланскому ополчению разница в численности не столь велика и едва ли будет иметь значение, когда мы встретимся с ним, — а это произойдет через два, максимум — три дня. Мы выступаем в полночь, а пока я велел всем отдыхать. Рекомендую тебе сделать то же самое, Белларион.

— Неужели Белларион поедет с тобой! — воскликнула графиня.

Ее лицо было бледным как полотно, грудь взволнованно вздымалась, и в глазах застыло выражение страха. Фачино взглянул на нее и слегка нахмурился. Его задело, что в такую минуту она беспокоилась куда больше о других, чем о нем, своем муже. Впрочем, этим его неудовольствие и ограничилось, тем более что Белларион поспешил возразить ей:

— О, синьора, неужели вы хотите, чтобы я остался тут? — горячо воскликнул он, и на его щеках появился румянец, а глаза радостно заблестели. — Как я могу пропустить такую возможность!

— Ты слышала? — рассмеялся Фачино. — Разве можно отказать ему?

Графиня с трудом справилась с собой и уже более ровным тоном ответила:

— Он ведь еще ребенок, чтобы воевать!

— Ребенок! Фу! Кто хочет чего-либо добиться в жизни, должен начинать рано. В его возрасте я уже командовал солдатами.

Он опять рассмеялся. Но позже, когда он вспоминал этот тривиальный инцидент, ему было отнюдь не до смеха.

Глава VII. МАНЕВРЫ

Незадолго до полуночи они — Фачино, Белларион, сопровождавший его в качестве оруженосца, верхом на муле, нагруженном доспехами, паж и шестеро солдат эскорта — выехали из Старого Бролетто. Фачино был молчалив и задумчив. Его супруга весьма прохладно распрощалась с ним сегодня, а герцог, ради которого он затеял эту кампанию, даже не соизволил объявиться и сказать ему несколько напутственных слов. Ему сообщили, что герцог отсутствует, но Фачино склонялся к мысли, что, скорее всего, это было еще одним проявлением недоброжелательства и зависти к нему Джанмарии и его приспешников, и, отправляясь воевать, он, словно изгнанный слуга, чуть ли не тайком покидал дворец.

Но когда они ехали по залитому ярким лунным светом предместью Порто-Джовия, откуда-то из узкой боковой улочки появилась коренастая фигура мужчины, которого буквально тащили за собой три огромные, рвущиеся с привязи гончие. За ним торопилась другая фигура, худощавая и закутанная в плащ, обиженно восклицавшая:

— Не так быстро, Скуарча! Ради Бога! Помедленнее, я сказал! Я просто задыхаюсь!

Нельзя было не узнать этот резкий скрипучий голос. Конечно же, это был герцог собственной персоной, и за ним спешили шестеро вооруженных телохранителей. Скуарча и его собаки пересекли главную улицу почти перед самым носом у Фачино и исчезли в темноте соседней аллеи.

— Я не могу сдержать их, синьор герцог, — долетел до них голос запыхавшегося Скуарчи. — Они взяли след и тянут как мулы, черт бы их побрал.

— Кто здесь шляется в такой час? — окликнул всадников кто-то из телохранителей герцога.

Фачино громко рассмеялся, и в его смехе звучала плохо скрытая горечь.

— Это Фачино Кане, синьор герцог, идет на войну, — ответил он.

— Что же тут смешного? — поинтересовался герцог, подойдя поближе к нему.