Белое солнце Пойнтера
Шрифт:
Освоившись со своим телом в столь странном положении, я двинулся по улице, тысячелетия не знавшей света и воздуха, но отнюдь не пустовавшей. В противовес верхней Хасире, обескровленной избытком солнца сиесты и стражи султана, нижняя отличалась людностью и оживленностью.
Никакой поспешности в движениях плотная среда не позволяла, но это шло только на пользу подводной прогулке. Особенно удобно было неторопливо прогуливаться вдоль бесчисленных лотков в неожиданно частых и изобильных, не в пример сухой части города, торговых рядах. Продажа любого товара, которому не повредит морская вода, шла вообще без помех, а то,
Разнообразие подводного базара в сравнении с бедностью надводного поражало. Единственное, что оставалось неизменным – мяса нельзя было сыскать и здесь. Но с этой особенностью местного рынка я уже успел смириться. Для китов в здешних водах слишком жарко, а дельфинов с касатками бить – все равно что боевых рогачей да гекопардов переводить на шашлык.
Удивляла иная особенность базара. А именно – как предприимчивые жители двуликой столицы умудрялись торговаться, сговариваться о цене и просто общаться здесь, под водой, где любые слова превращаются в неразборчивое бульканье? Особенно трудно договориться, на мой взгляд, относительно предметов отвлеченных вроде тех же украшений.
Как ни посмотри, склонность хисахян к побрякушкам выглядела поистине неудержимой. Пусть и сыскалось ей рациональное объяснение – страсть эта переходила всякие границы разумного. Мало было той бижутерии, которую уже навешали на себя жители Хасиры – торговля украшениями бойко продолжалась. Во всяком случае, лотки с многообразными побрякушками попадались чаще всего. А на них отчего-то главенствовали цветные линзы, заменявшие здесь очки для ныряния, и всевозможные серьги. Даже на ребятишках обоего пола красовались вычурные сережки, как на том малыше, которого на руках внесла в море мать, принятая мной за самоубийцу.
Очередной бродячий ювелир подвернулся, когда я уже отчаялся разобрать подводную речь. Поэтому, когда он обратился ко мне, расхваливая свой товар, оставалось лишь пожать плечами и показать указательным пальцем себе на ухо – мол, не слышу, что ж поделаешь.
В ответ лоточник неожиданно понимающе закивал, повторил мой жест, затем поболтал ладонью перед губами, очень похоже изображая дурно подвешенный язык, опять легонько похлопал себя по ушам, словно выбивая невидимые пробки, и отрицательно покачал головой – в смысле, что ни говори, все равно не слышно.
Такое понимание моих проблем не могло не пробудить заинтересованности. Может, бойкий лоточник также подскажет и способ справиться с ними? Тем более что именно это, похоже, он и хотел изо всех сил довести до моего сведения, тыкая себя в грудь и поочередно указывая то на мои, то на свои, украшенные особенно увесистыми серьгами уши.
Понять, что он мне втолковывает знаками, я так и не сумел, поэтому просто решил довериться знающему человеку. Тот, отчаявшись объясниться, под конец своих манипуляций просто зажал мне мочку уха каким-то странным пинцетом с прорезями на широких лапках. Что ж, если поможет, можно и потерпеть подобную фамильярность…
Мгновенная боль – и я рефлекторно вывернулся из рук доброхота-обманщика.
– Ну ты, чудила! Осторожней! – не сдержался я, потянув руку к уху.
– Сам чудила!!! – вполне различимо ответил ювелир. – Тебе помочь хотят, а ты дергаешься, как маленький!
Правда, нормально слышал его я только пострадавшим ухом. В другое по-прежнему вливалось неразборчивое бульканье. А в саднящей мочке рука нащупала серьгу-кольцо самого пиратского образца.
Да… Добровольно прокалывать себе уши, словно эльфийский модник, которому некуда девать очередные полфунта золота, я бы вовек не дался. А уж продолжать это после того, как попался столь по-глупому, и вовсе не стал бы. Но довод в пользу повторения нечаянной операции оказался убедительным – в ушах от разнобоя, если можно так сказать, двоилось, отчего голова потихоньку начинала идти кругом.
Делать нечего – согласно покивав на обидчивую тираду лоточника, я подставил ему и другое ухо. Ожидаемая боль показалась сильнее, но после второго прокола внезапно окончательно прошла в обоих ушах. Видно, на серьги наложено заклятие обезболивания и скорейшего заживления – предосторожность, необходимая в едкой морской, да и в любой другой воде.
Естественно, первый же вопрос, который пришлось обсудить, получив способность распознавать подводную речь – цену оказанной мне услуги. За понимание в Аква-Кале, в отличие от свободы, платить все-таки полагалось, но не очень много – три динара, в нынешнее царствование лишь крытых голубым «морским» золотом.
Обретя звук, подводная Хасира разом превратилась из волшебной картинки, словно пришедшей из глубин хрустального шара, во вполне обыденную реальность. Вопли рыб в ветвях коралла и развалинах перемежались с криками зазывал у лавок и гвалтом толпы, резкие хлопки и щелканье морских зверей – с музыкой инструментов, мало похожих на обычные. Вряд ли издали бы на воздухе хоть один звук странные, будто в жабрах, щелястые трубы. Металлические штыри струн на диковинных арфах произвели бы лишь немелодичный лязг, а наполненные воздухом, маслом и спиртом сосуды ударных в лучшем случае породили бы омерзительный дребезг.
От обнаружившегося избытка, можно сказать, половодья звуков спасало лишь одно – четко различимы они были лишь в плоскости серег-ревербераторов. Стоило отвернуть голову чуть в сторону, и слышимое тускнело, теряло краски, становилось едва различимым. Если б не это, вынести шумовой напор подводного базара было бы попросту невозможно.
Спасаясь от неистовства торговли, ничем не сдерживаемой здесь, вне хищного внимания Великого Визиря, я свернул в переулок. В стороне от площади было потише, лишь ребятишки возились с морской живностью и играли в ракушки. На всех них в придачу к сережкам красовались еще и ожерелья с амулетами против отравы – среди подводных тварей немало тех, кто защищает себя при помощи яда.
Целый косяк переливающихся, как зеркальца, крохотных рыбок неотступно следовал за яркой метелочкой на конце гибкого прута вроде удилища, предназначенного для ловли их собратьев совсем в иной стихии. Дети лет пяти-шести по очереди чертили в воде узоры этой снастью, заставляя рыбешек повторять каждое движение приманки. Сверкающий поток свивался и развивался замысловатыми узлами, разом менял направление, рассыпаясь и вновь собираясь, когда та под звонкий смех переходила из одних рук в другие. Неумелые пока буквы и цифры, магические символы и просто красивые загогулины на мгновение обретали плоть, слагаемую бессчетными серебряными росчерками, и вновь исчезали в неверной зелени воды.