Белое танго
Шрифт:
Играли-то на спички. Будто каждая и вправду червонец весила. А то еще и, мухлевали. Катал, как правило, ехидно сдавала игрокам она. Что тут начиналось!
Сегодня незаметно закозлила дядю Коку Адочке. Та надулась, сквозанула на кухню.
Следом кинулся воздыхатель.
Обычно к половине двенадцатого Ада загоняла Таню спать, поспешно целуя дочку в щеку и приговаривая:
— Доченька, сегодня дядя Кока у нас переночует. Ему ехать очень далеко.
— Конечно, Адочка, — сонным голоском отзывалась Таня и закрывала глазки.
В это же время расходились гости. Дядя Кока демонстративно укладывался в Никитиной комнате, но для Тани давно
Эту квартирку из трех полноценных комнат и полутемной людской Захаржевские получили взамен казенной семикомнатной, по штату положенной директору. Было это в середине шестидесятых, когда академика за полную научную замшелость и стремительно прогрессирующее слабоумие отстранили сначала от руководства институтом, а потом — и от научной работы вообще. Несколько лет академик еще появлялся в институте с толстым портфелем, набитым какими-то бумажками, и выступал на каждом Ученом совете, вещая всякую чушь, но потом его перестали пускать в институт, а вскоре он и сам забыл туда дорогу, выходя только во двор, и то под наблюдением Никиты или Ады.
Однако звание академика и соответствующее этому званию денежное довольствие за Всеволодом Ивановичем сохранили, как и полагается, пожизненно. Этих денег хватало на содержание семьи, и, насколько понимала Таня, именно поэтому Ада и держала при себе старика, не сдавала в психушку или дом престарелых насовсем.
Тогда, наверное, пришлось бы отдавать все жалованье академика государству — ведь он больше не будет членом их семьи. А Ада боится бедности и поэтому только на два-три месяца в году — на сколько возьмут — определяет старика в какую-нибудь клинику. Или Никитки стеснялась. Тот-то со старым идиотом как с писаной торбой носился. А Таня так и не научилась воспринимать академика как отца, и он всегда казался ей чужим и мерзким стариком, к которому возможно испытывать только одно чувство — брезгливость.
Перед свиданкой долго крутилась у зеркала, не зная, что сварганить из волос. И так зачешет, и эдак заколет.
— Ты что там вертишься? — удивилась Ада. — Или собираешься куда?
— Так, ненадолго… — Застигнутая врасплох, покраснела до кончиков ушей.
Ада не заметила. Таня шмыгнула от ее глаз в ванную. Отдышалась маленько.
«Нет! Так не пойдет!» — решительно заявила своему отражению в зеркале. Села на краешек стиральной машины и давай придумывать, как подойдет и что скажет. Все оказалось проще, без излишних придыханий. Голос не сорвался, трепета он не заметил.
— Здорово, красивая!
— Привет, мой Генерал!
— Что у нас сегодня по плану? Опять киношка?
— Пойдем к тебе?
— Ты вправду хочешь?
— Да.
И вновь по проспекту, только уже вдвоем, по следам праздничных колонн, отправившихся ранним промозглым утром в неблизкий путь до Дворцовой. Только путь Тани и Генерала скоро разошелся с маршрутами колонн. Они сели в полупустой автобус и через полчаса подъехали к невзрачному многоэтажному дому, стоящему на кривоватой улочке в другом районе.
Они вошли в подворотню, потом еще в одну и на третьем дворе увидели совсем уже неказистую развалюху. Прямо на них смотрел пустой дверной проем.
— Вот он, мой дворец, — с принужденной веселостью показал Генерал.
— Я думала, ты живешь где-то рядом с нами.
— А зачем?
Войдя вслед за Генералом в проем, Таня увидела стены с облупленной
Обстановка подстегивала любопытство. Ее фантазия разыгралась.
Генерал бережно взял Таню за руку и перевел по доске.
Когда они поднялись на один марш. Генерал сказал:
— Подожди меня тут.
Он поднялся на второй этаж и три раза стукнул в дверь, обтянутую рваным черным дерматином, что-то отрывисто сказал и вошел в открывшуюся дверь. Потом высунулся и жестом подозвал Таню, приложив указательный палец другой руки к губам.
Таня поднялась.
— На цыпочках, — шепнул он, пропуская ее в темный коридор.
Если бы она сейчас увидела груду костей, черепа и сверкающие драгоценности под вековой паутиной — не удивилась бы. Ее золотые глазки горели восторгом, жадно вглядываясь в разбойничий лабиринт.
В комнате, которую занимал Генерал, было, несмотря на всю обшарпанность, довольно чисто — возможно, прибрался на случай ее прихода. И просторно — из мебели в ней имелся только широкий пружинный матрац, положенный на кирпичи и накрытый полосатым покрывалом, в головах больничная тумбочка, на которой стоит магнитофон, сундук и табуретка возле окна. На подоконнике ваза с тремя свежими алыми розами — уж не для нее ли? Чуть дальше, в самом углу, прямо на полу стоял красивый черный телевизор неизвестной Тане марки с большим экраном и еще какой-то металлический прибор. Все прочее хозяйство размещалось на полках, которые тянулись вдоль всей дальней от двери стены — кое-какая посуда, несколько затрепанных книжек, множество ящиков и коробок — фанерных, картонных, больших и маленьких. Одни были разноцветные, красивые, явно заграничные, хотя попадались и совсем старые — рваные, мятые. Однако большую часть пространства на полках занимали штабеля новеньких автомобильных покрышек. Стараясь незаметно изучать взглядом логово, Таня дышала свободно и легко, словно попала в свой дом, такой непохожий на родительский. Ни тебе старинного комода, воняющего нафталином, ни пыльных портьер, ни тусклой бронзовой люстры с висюльками хрусталя, мутными, как сопля.
— Ты… посиди пока, отдохни, — сказал Генерал, помогая ей снять пальто. — А я сейчас… Чайку вот…
Его голос был напряженным. То, что паренек мог стесняться убогости своего жилища, Тане было невдомек.
Он взял с полки алюминиевый чайник и вышел.
Таня подошла к окну, взяла из раскрытой пачки, лежащей рядом с розами, «беломорину», достала из сумочки флакончик «Эола» — польского освежителя для рта — и прыснула в мундштук папиросы. Так она поступала всякий раз, когда под рукой не было приличных сигарет. Закурив, она посмотрела в окно на переполненные мусорные бачки.
Нет, обитель Генерала ничуть ее не покоробила. Ленинград есть Ленинград.
Даже среди учеников элитарной, в общем-то, школы многие жили так — коммуналки, страшные вонючие лестницы, аварийные дома. Все это ей не в новинку. Однако странно, что так живет именно Генерал. Ведь если верить рассказам, на него работает большая шайка малолетних, далеко не всегда занимающаяся такой мелочевкой, как тогда, со спортсменом. И едва ли Генерал этим ограничивается.
От ее внимания не ускользнуло одно странное обстоятельство. И по пути сюда, и особенно здесь Генерал был какой-то сам не свой — растерянный, суетливый.