Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
У Афанасьева был лучший обоз, его ставили в пример всем штурмовикам.
На девятнадцатый день штурма только слепой не мог видеть, что знамя отберут второотделенцы. Мнение, существовавшее о них как о лодырях, рассеялось. Борьба за знамя выявила горячие головы, ловкие руки, хороших организаторов. Большаков первым приходил на трассу и уходил последним. Его КВЧ не сходила со страниц «Перековки» как образцовая. Рекордисты во главе с Кругляковым и Григорьевым давали невиданную даже в штурмовые дни выработку — 324 процента.
Выравнивалась и уже тянулась за знаменем шестая.
В
Сводную не переставали лихорадить беспорядки. К подбору людей здесь отнеслись халатно, и это дало себя знать. Пришлось перевести в рядовые рабочие десятника Гнездилова, спавшего на трассе. Бригадир Бояков спекулировал хлебом и махоркой. Внезапно обнаружилось, что повар Михайлов продает на сторону хлеб и обеды. Пикеты фаланги посетил Френкель и, увидев, что работой распоряжается воспитатель Орлов, спросил:
— Где руководитель Манилов?
Выяснилось, что вольнонаемный Манилов из месяца в месяц продает свой паек, а довольствуется с лагерниками.
— Десять суток ареста Орлову, под суд Манилова, сменить все руководство фаланги! — кратко заключил Френкель.
Не все ладилось и в фаланге Успенского. Инженер Воланцевич, высокомерный барин, заменил живое руководство бумагой, а разъяснения — приказом. Успенцы, привыкшие к другому обращению своего начальника, роптали и жалели, что его нет с ними. Но его крепко держал участок, где тоже назревал прорыв.
20 января на втором слете штурмовиков Водораздела знамя было передано второму отделению, Афанасьев же получил почетную грамоту за образцовый быт фаланги и общественную работу. Едва он сошел со сцены, его обступили фалангисты.
Афанасьев хитро посматривал на Шершакова, огорченно пожимал плечами.
— Подвели вы меня.
— Ты скажи только! — кричал тот самый лагерник, которого приезжала навещать мать.
В поздний час Афанасьев вызвал прораба, десятников, бригадиров и сказал им только два слова:
— Теперь можно.
Они поняли это как сигнал к решительной борьбе за знамя и разошлись по баракам готовиться к завтрашнему удару по скале и плывуну.
На утренний развод Афанасьев вышел спокойный, посвежевший, видимо дав себе в эту ночь поспать несколько часов. Он поздоровался с людьми, ему ответили недружно, вразброд, все еще не позабыв вчерашнее огорчение.
Афанасьев заговорил, и это была не речь, а скорее команда.
— Я не могу сейчас назвать вас иначе, как товарищами. Мы не лезли прежде времени в драку, пока не подготовили все для победы. Время настало. За знамя Карельского ЦИКа, за свободную трудовую жизнь, за последний штурм канала!
Выемка готова, но зачистка еще не произведена
Он
— Бушлаты долой, чтобы размахнуться можно было! — и первым сбросил свои наземь.
Под ногами и лопатами зачавкала жидкая глина. Бухали о скалы заступы. Из общего гула вырывалось звяканье кувалд бурильщиков. Десятки рычагов выворачивали из вековых гнезд валуны. Над грабарками мелькали лопаты. На стенках канала висела мохнатая плесень инея, рогатые сосульки, а от голых рук и мокрых тельников шел теплый пар и легким туманцем курился в морозном воздухе. В чугунных ладонях Усачева сломался рычаг, за новым бежать некогда, он встал на колени и, побагровев от натуги, сдвигал плечом зеленоватый, в трещинах камень, но не удержал — валун шумно закувыркался вниз.
— Берегись!
Несколько человек облепихи камень, взваливая на грабарку.
— Прими руки!
Матвеев Николай не успел — и острый угол породы раздавил ему палец.
Невозмутимый Лагзда не охнул, только чуть изменился в лице.
— Вам придется пойти в амбулаторию.
Матвеев, морщась, обматывал палец тряпкой.
— Честного человека, Август Иванович, и без руки уважают, а если совесть прожженная, так и голова не мила.
Не обращая больше внимания на десятника, он побежал к следующей грабарке. Матвеев не уходил с трассы до конца дня и сделал 185 процентов нормы.
Плывун появился неожиданно, сразу на двух пикетах. Его выпирало из недр, как хорошую опару. Становились лучшие рекордисты, упрямые и неуступчивые. Не разгибая спины, они черпали жижу часами, и все же яма не углублялась ни на сантиметр. Человек выдыхался, осатанело смотрел себе под ноги, и крупные капли пота падали с его лба на плывун, как слезы бессильной ярости.
Подходил Афанасьев.
— Надо что-то придумать. Пробейте канаву — он сам потечет под уклон.
Плывун желтым, густым ручьем медленно тянулся по каменному жолобу. Повеселевшие землекопы подгоняли его лопатами.
— Не силой, так сноровкой.
Каждая грабарка была прикреплена к группе землекопов. Поджидая, когда она вернется порожней, землекопы простаивали.
— Борьбу с обезличкой нельзя доводить до абсурда, — сказал Афанасьев и распорядился насыпать первую подъезжающую грабарку.
На возвышенности стоял наблюдатель и отмечал в книжке число заездов. Возчика, сделавшего 35 заездов, художник рисовал масляными красками. Число заездов увеличилось до 45.
Люди вылезли из канала, смотрели пьяные от усталости и счастья на развороченную утробу скалы, горы кавальера и не верили, что все это сделано вот этими руками, потрескавшимися от мороза, окаменевшими от мозолей.