Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
Завхоз Макиевский ходил и потирал от удовольствия руки.
— Я понимаю, канал — общее дело, но все-таки приятно, когда накормлены именно твои люди. Смотрите, у меня сегодня обед из четырех. Завтра я привожу пищу прямо к вам на трассу.
Начались взрывы. Они следовали один за другим в неравномерные промежутки времени. Подрывники прятались за камни. Ухо настолько привыкло к грохоту, что однажды начальник ПТЧ второго отделения выхватил часы и закричал:
— Прораб, почему они не рвут? Они опоздали на целые десять секунд.
— Они
Стенки канала делались все выше. Ровные, как бы выпиленные в скале, они лакированно блестели от влаги. По дну змеились рельсы, сновал паровозик. Полутемный коридор тянулся на север до самого горизонта.
Второотделенцы шли по-прежнему впереди. Они заставляли делать деррики по 148 подъемов в день. Чудовище, медленно поворачиваясь основанием туловища в гнезде, покряхтывая, звякая цепями, тащило вверх неприподъемный валун и бережно клало наземь. Вагонетки заполнялись в несколько секунд.
Вторая декада истекала, но Афанасьев все еще медлил дать своей фаланге развернуться. Он регулярно звонил Шершакову.
— Как дела?
— 125.
— Так и держите.
Ему все казалось, что время для решительного нажима не пришло. Фалангистам надо втянуться в постепенное повышение выработки, лошади еще недостаточно в теле.
Герои Водораздела — афанасьевская фаланга
Приезжая, он до позднего засиживался в бараках, иногда оставался там ночевать.
— Тощаков, почему ты бледен и худ? Ешь хорошенько.
— Чего-то спина зудит.
— Заверни рубашку. У тебя фурункулы, ложись в больницу.
— А кто за меня будет скалу добывать? Медведь, что ли?
— Скажи лекпому, чтоб тебе давали больше молока.
Тощаков вышел проводить начальника. Тихий и скромный, этот парень, попавший в свое время под влияние вороватых друзей, никогда не высказывал своих сокровенностей при людях. Он и на этот раз заговорил с Афанасьевым с глазу на глаз.
— Спина заживет… Вот беда: скопил 85 рублей, просыпаюсь утром — ни денег, ни талона на обед.
— Что? — тревожно спросил Афанасьев и даже приостановился. — Может, потерял?
Воровство в условиях лагеря — самое страшное: оно отчуждает людей, родит недоверие друг к другу.
— Кто спит по соседству с тобой?
— Усачев.
Вскоре медведеобразный рыжий верзила неуклюже топтался перед Афанасьевым.
— Тебя не узнать, Усачев. Ты пришел ко мне вором, грубияном, а теперь — в фаланге с самыми лучшими, но есть еще у нас паразиты, крадущие у своего брата. Тощаков скопил на дорогу домой 85 рублей.
Усачев бурно вздохнул и полез лапой в карман.
— На, отдай! Деньги не нужны, так, для практики только. Руки чешутся.
Можно было выставить вора на суд перед всей фалангой,
Лагерники его любили. Усачев в день приезда начальника бегал по трассе и трубил:
— В подарок ему нажмем 50 кубов лишних.
Однажды на шлюз к Афанасьеву явилась ветхая старушка.
— Сынок тут у меня, — шамкала она.
А сынок штурмовал Водораздел, за 26 километров.
Григорий Давыдович вызвал секретаря и приказал отправить бабку на Водораздел с первым же автобусом, но через четыре часа он увидел ее сидящую на пне, сморщенную, прозябшую.
Его никогда не видели таким.
— Почему? — задыхаясь от бешенства, кричал он, и секретарь насилу мог понять, что речь идет о старухе.
— Автобус был переполнен нашими сотрудниками.
— Трое суток под арест! Вы не коммунист, не чекист, так поступают только враги! Отправить бабку на моей машине!
Потом, когда секретарь отбыл наказание, Афанасьев спокойно объяснил ему причину своего гнева:
— Вам надо научиться понимать простые вещи. В этом случае с машиной для старой деревенской женщины — вся советская власть. Она, вероятно, думает, что сын осужден невинно. Но, увидев к себе такое отношение, скажет: «Не могут люди с таким сердцем судить невиноватых» и, поверь, выскажет это сыну, а приехав в деревню, выпустит про нас такую газету, какой не сочинить всем газетчикам.
Сын старухи зашел к Афанасьеву и сказал:
— Я, конечно, враг советской власти: крал у колхоза зерно. Чем я могу тебе отплатить? Вот мои руки, вот весь я. Скажи только — и знамя наше.
Афанасьев не пропускал ни одной лошади, чтобы не ощупать ей бока, не заглянуть в зубы.
— Ребра проступают, и шерсть свалялась. Чья это? Вдовченко? Дайте мне Вдовченко. Это что? — показывал он возчику на квадратный кусок фанеры.
— Бирка под № 1165.
— Это не бирка, а твой пропуск в трудовую жизнь. Ты что, весь век собрался кулаком быть? Небось своим — гривы расчесывал.
Цифры веселят
С тех пор Вдовченко ежедневно ходил на кухню и собирал для своего коня картофельную шелуху.
У Афанасьева были лучшие лошади, об атом знали все фаланги.
Десятник Лагзда при выезде на работу пропускал мимо себя весь обоз, ревниво прислушиваясь к голосам колес. Вот раздался режущий ухо скрип. На грабарке сидел кулацкий сын и уже готовился почать пирог с капустой.
— Мне эта музыка не нравится, — сказал Лагзда, взял у извозчика пирог и спокойно отдал его лошади. — На, тебе надо поправляться, тяжело возить несмазанную грабарку.