Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
Френкель смотрит.
Ананьев в полушубке, горбясь слегка, разыгрывая бедного родственника, идет навстречу.
— Почему возите песок в ящиках, а не на платформах?
— Виноват, не подумали о платформах.
Френкель знает: Ананьев хитрит — в ящиках удобнее, а спорить не хочет.
— Садитесь, едемте на карьер.
Дорога разметена, лежит как гудронированная. Карьер для добывания песка как вырезанный. Френкель останавливается, он умеет стоять так по четыре часа. Стоять, спокойно взвешивать ошибки. Френкель ничего не сказал, так как он никогда не хвалит, но в других местах требовал
— На Выг-острове так делают.
До приезда Успенского Ананьев работал прорабом.
«Было экстренное собрание инженеров и техников всего Шижненского узла, — рассказывает Ананьев. — Приехал новый начальник отделения. Вошел сутулый человек, молодой, хмурый, и, не здороваясь, приказал всем нам представить к десяти часам утра следующего дня программу будущих работ и отчеты о проделанных. На нас напал ужас. Я пошел в свой кабинет. Через некоторое время пришел туда и Успенский. Приходит и спрашивает: „Где инженер Ананьев?“ Потом, к моему удивлению, подходит ко мне и говорит буквально следующее: „Ты, старикан, хорошо работаешь, старайся. Пора уже возвращаться к нормальной жизни“. Мне стало весело, я засмеялся и сказал: „Хорошо!“ С тех пор так я и пошел „стариканом“».
С этого дня началась самостоятельная творческая работа Ананьева на Беломорстрое. Вот почему он засмеялся и сказал: «Хорошо!»
Это был трудный экзамен для человека, отвыкшего работать по-настоящему. Его пугает ответственность. Он работает без контроля, без согласования, с прохладцей, без увлечения. Он видит странную вещь: каэры, кулаки, правонарушители работают с воодушевлением, увлекаются работой.
«По выходе из камеры, — пишет в своих заметках Ананьев, — я готовился к тяжелой физической работе в условиях тюремного быта, и, только приехав в Шижню, я увидел и понял необыкновенные вещи, до которых не додумался ни один из самых гуманных мыслителей цивилизованной Европы… вернуть заключенных в семью трудящихся путем их перевоспитания и приучения к коллективному труду».
Один из бригадиров, бывший тридцатипятник, погибший от несчастной случайности, произнес замечательные, полные высокого настоящего пафоса слова:
«Я сделал вам шестьдесят три человека. Думаю, что они заменят меня одного и я могу умереть».
Эти слова врезались в память старого инженера.
Встает Ананьев раньше всех. Зима. Сыплет снежок. Снежок сыплет на рельсы. Ананьев обходит пути и проверяет чистильщиков снега.
Нужно промести рельсы, прочистить стрелки, тогда вагонетки пойдут спокойно. У Ананьева есть на узле специальные люди, которые подбирают брошенные вещи. Он не допускает беспорядка. Нужно ему, чтобы все было как на ладони. Рельсы разметены. Можно итти пить чай.
Нужно пойти после чая на трассу, посмотреть, правильно ли лежат трапы, есть ли где развернуться автомобилю и тачке. Если все предусмотреть заранее, то суеты не будет. Остается и время свободное. В свободное время нужно думать о бараках, столовых.
В столовой должно быть так чисто, чтобы работник удивился. Тогда с него самого можно спрашивать чистую работу.
У Ананьева есть умение вытаскивать людей.
На бетон он взял человека, по профессии юриста. И хорошо человек на бетоне работает.
Ананьев понимает — бетон у него зимний,
Спокойно строит Ананьев.
— Работают же так на Выг-острове, — любил повторять Френкель.
В Шижню надо ехать через Сороку. Стоит Сорока у Белого моря. Дуют с моря ветры, прижимая к земле низкорослые кусты. Сорока — древний поморский поселок. Наскоро сколоченные дома. На улицах можно встретить… негритят. Это следы интервентов. В Сороке деревянная мостовая. Курить не разрешается. Чтобы выкурить папиросу, надо ходить за город, где стоит бочка с водой.
Езды от Сороки до Шижни километров шесть.
Шижня — остаток смутного времени.
Сюда бежали остатки крестьянских болотниковских ратей, восставших против бояр. Шижня — скопление двухэтажных построек, пристроечек и бань. Идешь, огибая встречные дома. Сухая канава делит Шижню пополам.
На другом берегу в выцветшем доме сосредоточена жизнь Шижненского узла. Здесь Управление. Здесь Дели — руководитель переноса Мурманки.
За спиной дома роют подходный канал к 18-му шлюзу.
Плотники пригоняют отбойные брусья. Красивая будет опалубка у прораба Кракушина. Он — руководитель шлюза. Приехал прямо от проектировочного стола. Сначала жил неохотно. Кабинку обил одеялами. Живет без приключений, если не считать выговора от начальства за то, что он в ущерб работе зачитывается «Евгением Онегиным».
За шлюзом, на заросшем травой берегу, дощечка с надписью: «Здесь 194-й канал». Он почти подходит к Белому морю. У края канала находится последний шлюз…
А вот здесь работа шла так себе
Реорганизация Шижненского узла началась с того, что Успенский начал тормошить прорабов. Между Сосновцом и Шижней был заключен договор соцсоревнования, и это послужило крепким толчком для оживления работы.
Как только Успенский приехал, он сразу посадил двух-трех десятников за безобразия и вообще навел порядки.
Но положение было серьезным. Начать с того, что запоздал канал, соединявший последний 19-й шлюз с Белым морем. Он так и назывался «Морским каналом».
Там грунтом является иольдиевая глина, жидкая, как мыло. Из нее действительно потом делали мыло, обрадовавшее прачек.
Придумал это Стабровский, наркомводский руководитель работ на Морском канале.
Наркомвод, которому было сначала поручено это сооружение, пустил гусеничные тракторы с черпаками, но они то и дело застревали в глине.
Работы шли плохо.
Прорабы разводили руками.
— Что ж мы можем поделать, если работаем в Наркомводе?
Положение было такое, что люди говорили:
«Вот канал скоро будет закончен, приедет правительственная комиссия, мы пропустим ее через 19-й шлюз и высадим на перемычке недобранного Наркомводом Морского канала у самого Белого моря».