Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
Пример с инженерами Неймаером, Тихомировым и другими показывает, что такой поворот возможен.
Во всяком случае объективные условия нашего развития, успехи нашего строительства во всех отраслях нашего хозяйства создают, если уже не создали почву для такого поворота». [1]
Эта статья тов. С. Орджоникидзе читалась всеми инженерами в ОКБ.
Горянов говорил им о том, что заставлять насильно сидеть за столом никого не будет, работа добровольная. Но неработающему здесь тоже делать нечего. И такому найдется место в других стенах, указанных приговором.
1
«Правда»
Начальник ОКБ проходил иногда мимо рабочих столов — большой, грузный, спокойный — как человек, который всегда справляется с собой.
— У него абсолютно интеллигентный вид, — говорили инженеры, думая, что льстят начальству за глаза.
Разговаривал он размеренно и ничего не оставлял без ответа. Приходил староста, спрашивал, как быть с молодым инженером, который находится в угнетенном состоянии и почти не работает.
— У доктора был?
— Что доктор?.. Нервы, говорит. Мы сами знаем, что нервы… Жалуется, ноет…
— Попроси ко мне.
Молодой неврастеник приходил. Начальник ОКБ начинал расспрашивать. Он мягко и неуклонно отводил излияние. Заключенный вдруг говорил:
— Погода какая, Анатолий Георгиевич! Вы бывали когда-нибудь в Петергофе в хороший осенний день?
— Бывал.
Заключенный оживлялся. Начальник отпускал его и вызывал помощника.
— Нам нужно устроить поездку за город для наших питомцев, — говорил он.
Не помогало. Староста шел жаловаться. Начальник ОКБ второй раз вызывал молодого инженера.
— Я не могу больше, Анатолий Георгиевич, — почти вскрикивал молодой инженер. — Я почему-то думаю, что у меня болен сынишка, жена пишет, что здоров. Я ей не верю.
— Он не верит жене, — говорил начальник помощнику. — Дадим ему внеочередное свидание. Вызовем ее из Ленинграда.
После свидания инженер работал в полную силу.
Сердитый старичок-профессор иногда распалялся и шопотом ораторствовал, что без таких дортуаров большевики никогда не справятся с делом. Старичок забывал, что большевики и пролетариат справлялись с делом даже тогда, когда весь дортуар вредительством портил дело. Старичок брюзжал.
— Зачем этот начальник суется в чертежи? Нам предоставлена в атом отношении, ну, как бы сказать, широкая автономия… Его обязанность сидеть в кабинете и распоряжаться. А он суется. Вы знаете, он час сидел со мной и расспрашивал о методе расчета деревянных конструкций.
— И понял?.. — спрашивали старичка.
— Кажется, понял. Не очень, конечно, ну так, как может понять, скажем, студент-второкурсник. Но зачем ему, что за дилетантизм такой!.. Ненавижу дилетантов.
Руководитель проектного отдела читал целые лекции в кабинете начальника. Его сменяли гидравлики и строители. Вяземский рассказывал о бетоне. Начальник задавал вопросы, из которых было видно, что он понимает, о чем ему рассказывают.
Инженер И. И. Хрусталев, бывший вредитель. В 1932 году назначен главным инженером Беломорстроя. В 1933 году награжден орденом трудового Красною знамени
Наверное, целится стать во главе строительства. Если, конечно, оно будет — предполагали в дортуаре.
Тут любили простейшие объяснения.
Но начальник не был дилетантом. Его не собирались назначить на БМС. Он тонко поправлял самочувствие заключенных. Он искал и всегда находил способ вызвать в них бодрую работоспособность и поддержать ее. Он укреплял ее беседой, интересом к их работе, пособием, свиданиями, прогулками. Самому начальнику гулять было некогда. Начальник управлял сложным учреждением и одновременно учился, чтобы знать
Вяземскому дали стол, готовальню, книги. Среди профессоров, инженеров с громкими именами Орест Валерьянович выделялся разве только молодостью. Его посадили рассчитывать какой-то канал. Что ж, канал, так канал. Карандаш дрожит в руке, счетная линейка не слушается — работа. Что говорил этот начальник? (У него тонкий голос, он сделает небольшое движение и заметно задыхается, неважное сердце.) Что он говорил, на что намекал, когда упоминал про блюминг? Да, понятно. Свобода. Какая замечательная вещь лист ватмана, разостланный на чертежной доске и приколотый кнопками. В тюрьме не дают даже вилки, а здесь, пожалуйста, — рейсфедер, циркуль, перочинный ножик, чудесные вещи, пять с лишком месяцев не видел. Работать, работать. А синька с кружевом чертежа — великолепие. И июньское солнце бьет в круглые окна. Какой это этаж? Высоко, должно быть. Потом прогулка по крыше, потом прекрасный обед, из столовой командного состава, говорят. Говорят, есть врачи, парикмахер, душевая. Живи, работай. Можно все забыть.
Всякий заключенный преувеличивает одновременно и ничтожность своего положения и свое значение. Ему иногда кажется, что и тюрьму строили для него и льготы придумывали для него, а здесь затеяли даже проект какого-то канала. Ну что ж, канал, так канал! Заключенный выключает себя из творческого жизненного процесса, из всего того, что творится так ярко и так сложно там, на воле, откуда в его замкнутый мир пробиваются лишь отдаленные, бессвязные шумы.
…Весной 1926 года молодой инженер Орест Валерьянович Вяземский, имея явки от Кенига и Ризенкампфа, приехал в Ташкент и явился к инженеру Вержбицкому. Суховатый и насмешливый Вержбицкий принял молодого человека без короткости и вместе с тем внимательно. Если бы не внушительные рекомендации и фамилия — уж не князь ли? — представитель технической головки водного хозяйства Средней Азии не стал бы и разговаривать с неуклюжим парнем, похожим больше на монтера, чем на инженера. Но явка была серьезная. Поговорили. Вержбицкий предложил пойти к инженеру Хрусталеву, который возглавлял управление работ в Чирчик-Ангренском бассейне, но служебного участия показалось мало.
— Где вы будете жить? — спросил Вержбицкий. — Видите, я переезжаю. Можете занять мою комнату.
Комната Вержбицкого была приличная, сообразно положению, Вяземскому повезло. У Хрусталева Орест Валерьянович занимался всего несколько дней проектировочными мелочами, показал себя, его тут же повысили, перевели в управление амударьинских работ под руководство инженера Баумгартена. Здесь надо было составлять сметы и планы. Эти планы и сметы уже и в те времена были весьма небезопасны, потому что опытный и внимательный глаз мог бы в них открыть преступное искажение действительности и перспектив, лживые наметки, неправильную ориентировку, предвестие замороженных миллионов. Вяземский работал у Баумгартена аккуратно, но неохотно. Он, как ему казалось, «не переваривает бухгалтерии, коммерчества, бумагомарания». Он решил не засиживаться около Амударьинской проблемы. Начальство отказало ему в переводе. Начальство разочаровалось.
Профессора Ризенкампф и Кениг возглавляли вредительство в водных органах Союза. Инженеры Вержбицкий и Хрусталев были наиболее крупными и влиятельными людьми вредительской организации в Средней Азии, хозяйство которой есть по преимуществу водное хозяйство.
Вредители готовили себе смену. Не для вредительства, нет, не вечно будут вредить, будет время, будет реставрация, будут работать честно. Инстинктом и разумом они искали последователей в молодежи, идейных последователей. Но среди инженеров советских выпусков найти людей, готовых защищать идею реставрации капитализма в СССР, было, конечно, нелегко.