Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
— Кто у вас пишет плакаты? — ехидно спросил он.
Все молчали. Позор! Они еще не знали, кто у них пишет плакаты.
Он тактично ждал ответа.
— Подумаешь, плакаты… — равнодушно наконец отозвался один.
Тут-то он и сказал:
— У меня их пишет фальшивомонетчик.
Берман читал донесения о побегах из лагерей.
Побегов было мало. Зато чаще стали поступать известия, которых нельзя было читать, не волнуясь.
Одно пришло из Средней Азии. На кишлак наступали басмачи. Близ кишлака
Толпа заключенных пришла к начальнику лагеря. Из толпы выступил один вперед. Он сказал:
— Мы знаем, тут басмачи. Дай нам винтовки.
Начальник подумал и отдал винтовки.
Толпа сорганизовалась в отряд и ушла с винтовками.
Через день отряд вернулся, притащив с собой пулемет. В стычке было убито пять человек. Из оставшихся в живых никто не убежал.
Что оставалось с ними делать?
Берман ходатайствовал об их досрочном освобождении.
Второе донесение пришло из Соловков.
Пароходишко, имея на борту команду, в которой не было ни одного вольнонаемного, но зато живописно был представлен «уголовный кодекс», вышел на промысел.
Пароходишко болтался в Белом море. На большой волне его качало с борта на борт, как скорлупу.
Боцман Губа спустился в кубрик. Раньше чем стать боцманом, Губа уже был вытатуирован по всему телу и ходил в рейс по линии Брянск — хутор Михайловский. На груди его плескалась русалка, щекоча хвостом левый сосок. На икрах ног играли молодые дельфины.
— Братва, — произнес Губа, — мне не нравится местный воздух. Ветер не наш — говорю определенно. Капитанская шмара сидит на трех чемоданах, как квочка. Она вырядилась так, будто собирается пойти к тюленям в гости. Пойдемте к капитану и спросим курс.
Губа с детства питал уважение к семейной жизни. В семь лет он уже знал, что и в порядочной семье могут быть непредвиденные положения. Он вежливо постучался в дверь каюты.
Капитан вышел строгий, бодрствующий, застегнутый на все пуговицы.
— Гражданин капитан, мы не вмешиваемся в личную жизнь. Жена ваша — девочка цветущая, — галантно сказал Губа. — Нас интересует курс.
Капитан повернулся спиной и направился на мостик.
После такой грубости Губа больше не мог оставаться интеллигентом. Он взял капитана сзади за плечи и поставил его лицом к себе.
Губа с минуту колебался.
«Придется погулять на этом курорте второй сезон», подумал Губа и ударил капитана в ухо.
Капитан пошатнулся и сказал:
— Ты за это ответишь.
Губа уже знал это и без него. Он интересовался другим.
— Какой курс? — еще раз спросил Губа и прошелся кулаком снизу вверх, задев подбородок капитана.
«Вышка», уже не сомневаясь ни в чем, решил Губа. После такого удара лучше искать жизни за бортом в море. Капитан признался, что держит курс на Норвегию.
— Норвегия
Берман пошел докладывать коллегии.
Вскоре подоспело решение об освоении кулацких выселений, и Берман поехал искать места для поселенцев. Он побывал в северном Казакстане, в Сибири, на Вишере.
За лето надо было успеть построить целые города. И Берман действительно мог сказать, что их к зиме построили. В одном северном Казакстане было выстроено 7,5 тысячи домов, каждый на четыре семьи. Больницы, столовые, пекарни, школы и физкультурные площадки. В общем это составляло несколько уездных городов.
Берман встречал эшелон кулаков. Кулаки нехотя вылезали из вагонов. Он собрал их вокруг себя. Бабы на всякий случай сразу заголосили.
— Без шума, — сказал Берман. — Вы можете обрести душевный покой. Поля на местах уже засеяны колхозами. На свою межу вы больше не найдете дороги. Забудьте о прежней жизни и не вредите своему здоровью. Вот вам комендант и живите ладно. Какой у вас будет режим? У вас будет советский режим, — сказал Берман. — Работайте дружно колхозом, и вы еще будете угощать меня пельменями.
Берман послал в Москву проект неуставной артели в кулацких поселениях.
Через некоторое время он стал получать сообщения из поселенческих больниц, что бабы стали беременеть. Все было в порядке.
Берман объезжал лагеря. Казалось, здесь был сосредоточен весь гной, который отцедила страна. Контрреволюция здесь была собрана, как в хорошем музее.
Садясь в поезд на станции Тыгда, Берман заметил рослого мужчину в очках.
Берман подозвал бородача. Походка у него была военная.
— Вы старый попеляевец?
— Так точно.
— А, значит старые знакомые.
Семь тысяч попов в лиловых рясах и офицеров в серо-голубых шинелях подняли восстание, шесть дней шел бой на улицах Томска. Берман был тогда начальником пулеметных команд.
«Мы дрались шесть дней, — вспомнил Берман, — и вынуждены были бежать по реке Оби. На помощь восставшим шли чехи».
Перед ним стоял адъютант генерала Попеляева. Оказалось, он сидит в лагерях десятый год — редкий случай.
Берман спросил адъютанта;
— Отчего вы не бреетесь?
Тот ответил, что бороду обреет только тогда, когда из лагерей выйдет.
«Да, не все здесь голуби, — подумал Берман. — Чего же он не сбежит? Охрану здесь ищи с фонарем, поезда проходят мимо каждый день, а в стороне от железной дороги — глушь, глядишь, и выйдешь к старому каторжному тракту».
И вдруг с прозрачной ясностью Берман представил себе то, что уже не раз приходило ему на ум в последнее время и что сейчас стало твердым сознанием.
В обшлаге рукава его шинели лежала газетка местного лагеря.