Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
Он тут же старался отвечать на заявления и просьбы заключенных; стал читать заявление:
«Никогда я не переживала подлинных человеческих радостей и горестей. Все было не настоящее, нелепое, как в кошмаре. Мне уже за 40 лет. Я — дочь помещика Рязанской губернии. Тринадцати лет отдали в монастырь. В монастыре провела 26 лет. У меня две страсти, которые жгут и сжигают меня. Ненависть к богу, она зародилась еще в юности. Я боялась этой страсти, но она овладела мной целиком. Я в ее власти. Вторая, снедающая меня
Бермана поразило страстное стремление этой пожилой женщины к новой жизни. Соединив в одно, что он за это время увидел, испытал и узнал в лагерях, Матвей поразился размаху и новизне всего того дела, о котором тогда еще в Москве говорил Ягода. Он почувствовал, что работа уже забрала его целиком. Ему хотелось думать, изобретать и двигать вперед это дело, то самое, что в первую минуту он не смог связать с собой в один узел.
…Из Караганды Берман выехал на север, на Вишеру.
На Вишере строился бумажный комбинат. Здания уже были возведены. Сквозь незастекленные окна дули ветры.
Бермана прохватило, и к вечеру он слег.
К нему пришли местный врач, фельдшер и сиделка.
Матвей лежал на кровати около стены, срубленной из цельных сосновых бревен. В комнате пахло скипидаром. Матвею казалось, что в ухе, не переставая, цвирикает сверчок. Это было невыносимо. Он старался как можно ближе притиснуться ухом к подушке. Цвириканье продолжалось.
Врач стал его выслушивать. Берману показалось неловким, что люди, которые ему подчиняются по службе, видят его голым и больным.
Матвей надел рубашку, укрылся одеялом и робко спросил врача, как его зовут.
— Гинзбург, — сдержанно ответил тот.
У Гинзбурга были жирные глаза, похожие на маслины.
— За что вы сидите? — опять спросил Берман.
— 58/10. Петя, поставь-ка банки, — в одном тоне сказал врач.
У Пети были подавляющей тяжести руки. Он прикасался к оголенной спине — становилось холодно и как будто мокро.
Петя ставил банки с видимым наслаждением, а снимал их — как выстрел.
Лежа животом вниз, Берман спросил:
— Давно ли работаете фельдшером?
— Третий месяц, — сказал Петя.
— Чем же вы раньше занимались? — еще надеясь на что-то, спросил Берман.
— Бандитизмом, — кротко ответил фельдшер Петя. Матвею стало жарко.
Сиделка осталась на ночь. Свет падал на ее рябое лицо. Оно было похожим на белые восковые соты.
Больной смотрел на нее. Она встала с табуретки и подошла к нему.
Больной молчал. Сиделка терпеливо ждала.
— За что вы здесь? — с отчаянием спросил Берман.
Сиделка рассказала:
— Приревновав к мужу, я облила соседку серной кислотой.
Матвей облизал горячечные, покоробившиеся губы.
— Дайте мне градусник, — попросил он.
Температура
Выздоровев, Берман возвратился в Москву.
По привычке, усвоенной, как казалось Берману, на школьной скамье, а на самом деле значительно позже — на работе в ЧК, — Матвей еще в поезде написал рапорт.
Придя к зампреду, он подал рапорт.
— Подождите, — сказал зампред, — я хочу вас самого послушать.
Берман доложил, что в Нарыме уже вырастили рожь и лен. Население больше не нуждается в завозном хлебе и скоро даст стране свою товарную продукцию.
— Подумайте теперь о пшенице, — сказал зампред таким тоном, как будто посев льна в Нарыме — это сущие пустяки, а вот о пшенице еще можно серьезно поговорить.
Берман далее рассказал о дорожном строительстве, о торфяных болотах, о свиноводческих и овцеводческих совхозах, радиевых рудниках, верфях, нефтяных вышках, лесных разработках, рыбных промыслах.
— Скажите, товарищ Берман, — неожиданно спросил зампред, — сколько грунта пойдет на километр железнодорожной насыпи?
И не было видно: спрашивает он или проверяет.
Берман ответил.
— А сколько можно в вагон погрузить дров?
Берман ответил.
— Это сухих, — сказал зампред, — а сырых?
Берман ответил.
— Сколько овца дает приплода?
Берман ответил.
Зампред еще спрашивал об осадке и тоннаже судов, какие средства употребляются против цынги, чем отличается карагандинский уголь от донецкого, какие бывают плоты, в какое время можно обучить неграмотного человека бетонному делу…
Берман отвечал. Ему казалось, что отвечает он уже второй день.
Далее Берман рассказал о лесорубах, плотниках, доярках, слесарях, механиках, больничных сестрах, сколько людей в лагере получили квалификацию, сколько научились грамоте, о детских яслях, лагерных агитбригадах и газетах.
Все лето Берман проработал в Москве. Берман завидовал Якову Рапопорту, который любой хозяйственный вопрос мог понять на лету. Правда, понимал Рапопорт как-то только для себя, не умея просто объяснить другому человеку. Берман тратил больше времени на то, чтобы освоить какое-нибудь новое дело. Он брал упорством и громадной работоспособностью. Берман завидовал своим товарищам, которые занимались только одним делом. Ему приходилось отвечать на всевозможные вопросы.
Он чувствовал, что знает только верхушки.
Работать в лагерях, не изучив дела, нельзя. Тут более чем где-либо чувствуешь указания Сталина об овладении техникой. Без освоения техники ни один чекист-коммунист не может работать в лагерях, не то аппарат начнет им командовать.
Все, что Берман узнавал и без чего не мог обойтись, заносил в книжку. В эту книжку в черном кожаном переплете он как бы хотел вобрать все лагеря, все строительства и все то, что они производят и какие именно люди это делают.